Дверь резко распахнулась, но Алекса не отреагировала.
Она не позволила себе проявлений слабости, когда покидала дом.
Она бодрилась, когда приехала в Аргирис. Она постоянно уверяла
себя, что сможет начать новую жизнь. Но стала жертвой глупого
розыгрыша. Не почувствовала чужой магии. Снова оказалась слишком
наивной.
— Я дура! Какая же я дура...
— Для дуры ты слишком самокритична, — обняв ее, прошептал
Эдвин.
Он не дал Алексе возможности вырваться. Несколько минут они
простояли молча. Каждый пытался справиться со своими эмоциями.
Эдвина охватило жгучее раскаяние за нелепую и совершенно неуместную
месть. А Алекса пыталась справиться с растерянностью и хоть немного
разобраться в происходящем.
— Что ты мне подсунул? — спросила она, как только немного
успокоилась.
— Зелье было в соке.
Алексе хотелось принять неприступный вид, но вместо этого она
громко шмыгнула носом. Непозволительно громко для девушки с
хорошими манерами. Впрочем, Эдвина проняло.
— Прости. Мне, правда, очень жаль. Я был уверен, что ты быстро
обнаружишь «вампирские глазки». Вы же, девушки, постоянно
смотритесь в зеркало, — начал каяться он.
Последнее замечание Алексе категорически не понравилось. Она не
без сожаления отстранилась от куратора.
— Действие зелья устраняется стандартным
заклятием-нейтрализатором, — смиренно встретив ее хмурый взгляд,
сообщил Эдвин.
Он взмахнул рукой и быстро прошептал заклятие. Алекса не
почувствовала в себе никаких изменений, но от комментариев пока
решила воздержаться.
— Готово, — довольно улыбнулся Эдвин. — А идиотам, посчитавшим
тебя вампиром, можешь напомнить, что главной отличительной
особенностью этого вида всегда были клыки.
Ладони Алексы непроизвольно сжались в кулаки, а в выражении лица
явственно промелькнуло многообещающее предупреждение: «Не
нарывайся!»
— Можно и не напоминать, конечно, — пошел на попятный Эдвин.
— Со мной никто не станет общаться. Однокурсники теперь решат,
что я маскирую вампирскую сущность, — выпалила Алекса, прежде чем
скрыться за дверью своей комнаты.
Эдвин прислонился спиной к стене, закрыл глаза и медленно сполз
на пол. Чувствовал он себя паршиво. Воспоминание о поцелуе то и
дело вспыхивало яркой зарницей в сознании.
Угораздило же так глупо поддаться порыву. Эдвин целый год не
позволял себе испытывать ничего, кроме раздражения из-за зелья,
которое все никак не удавалось приготовить. И страха за отца,
потому что мог не успеть.