– Выслеживаем? – усмехнулся Лепихин, – Как в книжке про сыщика Путилина?
– Читали? – обрадовался Василий.
– Читал. Всё-то у него гладко да ладно; и агенты ряженые, и улики сами в руки плывут, и убийцы в раз находятся. А на деле-то оно не способно выходит. Вон они, не раскрытые преступления. Глядите, полная комната.
Аладьин удручённо оглядел беспорядок и решительно хлопнул в ладоши:
– Что ж, тогда начнём с уборки! Скажите-ка, господин Лепихин, а чей это дом?
– Капаруллина купца.
– Он здесь проживает?
– Нет. Сдаёт.
– А кто-то ещё здесь обитает?
– С внутреннего крыльца прачка живёт с дочерью Акулькой; превредная, скажу Вам, девица.
– Ясно, – кивнул Василий, приглядываясь к лежащим в беспорядке папкам, – А почему бы не убрать их аккуратно в шкаф?
– Извольте.
Аладьин подошёл к шкафу и решительно распахнул створки; оттуда на него лавиной обрушился ворох бумаг, пребольно ударив по затылку, и заполонил пространство комнаты. Лепихин расхохотался:
– Полагали, Вы – самый умный, да?
Аладьин не обиделся. Усмехнулся, потирая ушибленную макушку:
– Вот что, Иван Павлович…
– Можно просто Иван, – любезно разрешил тот.
– Хорошо, Иван, – Василий обнял коллегу за плечо, – А можешь ты мне найти живо хорошего плотника? И, чтобы с материалом.
– Запросто!
Когда, спустя час, Иван вернулся в управление с плотником, он от неожиданности раскрыл рот. Все папки с делами стояли ровными стопками на столах, перевязанные бечёвкой. А на подоконнике крутилась девица, намывая оконные стёкла.
– Вот, – радостно сообщил Василий, завязывая узел на очередной стопке, – Акулина Антиповна любезно согласилась помыть нам окна. Уж не знаю, как её и благодарить!
Акулька кокетливо хихикнула. Закрыла помытое до солнечных зайчиков окно, спрыгнула с подоконника и, улыбаясь Аладьину во весь рот, сладко заворковала:
– Василий Кириллович, я занавесочки-то уже замочила. К вечеру принесу отутюженными.
– Ну, Акулина Антиповна! – восторженно воскликнул тот, – Ну, что бы я без Вас делал? Кудесница!
– Да, ладно Вам, барин! Скажете тоже.
И Акулька, подхватив тазик, вприпрыжку умчалась, оглушая сенцы задорным хохотом.
Обескураженный Лепихин проводил её взглядом и, наконец, пробормотал:
– Что Вы с ней сделали? Сколь я её знаю, слова доброго от неё не слышал…
– Странно, – пожал плечами Аладьин, – А по мне так весьма милая девица.