– «Потоп», – автоматически ответил
Ильяс.
– Слышали? – Муса повернулся к
Рустику и Толику. Те затрясли головами.
– Просмотрите все. Чтобы про волны,
мосты – все запомнили!
– Там про семнадцатый век,
исторический фильм, – уточнил ничего не понимающий Ильяс.
– Это не важно, брат. Они посмотрят,
запомнят и скажут, что вы смотрели кино вместе. Идем! – Он потянул
Ильяса из комнаты.
– Куда?
– Он вернулся! Выпустили! Ты не
смотришь телевизор? Выпустили! – шептал Муса.
– Кого?
– Его! Он здесь, брат!
– Мы куда-то едем?
– Туда-то, брат. Туда-то! Едем
отдавать долг!
***
Промозглый моросящий дождь. Два часа
ожидания в тонированной десятке со снятыми номерами. Вход в нужный
подъезд просматривается все хуже.
– А если он не выйдет, Муса?
– Он не видел света четыре года,
брат. Он обязательно выползет.
Шамиль кивает. Он всегда кивает. Не
говорит, не спорит – только кивает!
В десятом часу дверь подъезда
распахнулась, грузная фигура вышла в свет фонаря.
– Он!
Человек шел быстро, покачиваясь, но
быстро. Шел к огням ночного магазина.
– Пошли!
Они выскочили из машины, Ильяс сунул
руку в карман, охватывая ребристую рукоятку.
В голове застучали незваные балладные
переливы.
– «Unforgiven!» – била в
виски позабытая мелодия.
Человек шел быстро, Ильяс ускорился.
Надо успеть до поворота! Ильяс почти бежал, когда человек внезапно
остановился и обернулся. В руке его блеснул пистолет.
– Ну? Ты пришел за мной, малыш?
Ильяс рванул пистолет из кармана,
понимая, что не успевает. Совсем не успевает.
За спиной рычал Муса:
– Отойди! Дай я его!
Пистолет в чужих руках выплеснул сноп
искр. В грудь Ильяса вонзился огненный штырь.
– You labeled me, I'll label
you, So I dub the
unforgiven![1]–
ревело в ушах.
На глаза навалилась тьма…
[1] Ты назвал меня, я назову тебя, я
нареку тебя – непрощенный (англ.)
2.
Авианалет закончился также
стремительно, как и начался. «Юнкерсы», «штуки», отбомбились по
намеченным целям, прочесали развалины из курсовых пулеметов,
добивая выживших, и ушли на Запад. С задачей они справились.
Подвижной парк танковой дивизии, запасы горючего – всего этого
более не существовало. На площадках полыхали до неба развороченные
взрывами цистерны, горели грузовики, мотоциклы и тягачи. Под
грудами покореженного кирпича застыли танки и артиллерия. В
развалинах казарм еще шло движение, но это не было выдвижением по
сигналу тревоги. Выжившие в налете спешили покинуть место
разгрома.