Кто бы
этот поганец ни был, а совсем дурак, что ли? С холодным оружием в
эти заросли лезть! Это даже не смелость – это полная глупость и
безрассудство!
И явный
дилетант: вон, сколько полезной травы зря потоптано. В растунциях,
видимо, совсем не разбирается. И теперь поганец ещё тянулся
железным ножиком к стебелькам с эрба-кристаллами, а они же от
металла чуть ли не вдвое силу теряют!
– Клешни
свои убрал от моего хабара, – ласково сказала я в спину, обтянутую
кожаным плащом. – И зубочистку эту ржавую выбрось
подальше.
Звук
взведённого курка поганец уж, надеюсь, способен
распознать.
– А на
хабаре не написано, что твой, – нахально и весело ответил воришка,
не оборачиваясь.
Но даже в
тусклом свете фонарика я заметила, как незаметно он подобрался, как
напряглась крепкая шея, чуть дрогнули уши. Ох, знаю я такую
обманчивую невозмутимость…
– Стреляю
на счёт «два», – честно предупредила я. – Раз.
Поганец
отложил нож, разогнулся и медленно поднял руки. Соображает. И сам
плавно поднялся с колен. И всё бы шло по плану, если бы эта
каланча, как внезапно обозначилась его фигура в полный рост, не
задела своей кучерявой шевелюрой мерцающий сиреневый кокон,
свисавший с низкой балки.
Тоненькая
оболочка кокона тут же лопнула, обдав незадачливого профана
облачком пыльцы.
Поганец
повернулся ко мне и именно в этот момент громко чихнул. А мне
помешал зажать нос пистоль в одной руке и мешок с требухой в
другой.
– Да твою
ж мать… – обречённо простонала я, поняв, что задерживать дыхание и
бежать уже поздно. Пленительный аромат пассифлоры уже просочился
внутрь с неосторожным вдохом, делая свою дурную работу.
Пыльца
рассеялась, явив мне этого негодяя во всей красе. Сердечко,
конечно, сразу ёкнуло, как без этого. Просто подпрыгнуло и ухнуло
куда-то вниз, отгоняя всю кровь туда же. Я ещё не успела, как
следует, рассмотреть пога… краса... Боже, где ты был всю мою
жизнь?!.. А между ног уже стало горячо и влажно, и во рту мгновенно
пересохло.
У этого
героя моих сладких снов, похоже, иммунитета тоже не было. Здравый
смысл ещё где-то очень далеко орал дурниной, что надо бежать, а
одурманенное страстью сердце уже радостно ухнуло – он тоже меня
любит! Иначе не задышал бы так тяжело, не налился бы многообещающей
зеленью взгляд, не затопорщились так откровенно штаны…