Они говорили с едва заметным жестким акцентом, и это казалось еще отвратительнее. Будто присвоили и наш язык, будто издевались. Никто не шелохнулся. Мы лишь завозились и опасливо переглядывались, застывая от ужаса. Несколько часов назад они забрали Миранду. Неужели, опять?
Двух первых девушек выволокли за волосы. Тех, которые сидели ближе всех. Остальные не стали дожидаться и вышли гуськом, опустив головы. Как тупые овцы. И я шла, как овца, но выбора просто не было. Нас расставили вдоль решеток шеренгой. Велели выпрямиться. Едва ли может быть что-то хуже того, что они делают обычно, но сейчас было еще страшнее. В жизни не было так страшно. Даже тогда, когда я бежала в овраг, надеясь спрятаться, а ноги мгновенно обвило пущенное виссаратом прицельное лассо. Короткий миг падения казался самым невыносимым. Жаль, я не ударилась лицом — была бы уродливой.
Я смотрела на свои башмаки. Новые они были красивые. Из рыжей тисненой кожи, с камнями на ремешках. Теперь камни вывалились, я видела заляпанные грязью истертые носы, а в подошве правого давно была дыра. Я любила красивую хорошую обувь. Там, в прошлой жизни. До войны.
Повисла удушающая гнетущая тишина. Я чувствовала, как солдаты напряглись. Ожидание повисло в воздухе. Тягучее, как застарелая вода. А потом шаги. Неторопливые, размеренные. Тяжелые. Я стояла в хвосте шеренги. Не выдержала, подняла голову. Офицер-виссарат в коротком сером кителе, шитом серебром, длиннополом черном плаще и высоких сапогах с металлическими вставками. В руках он покручивал короткую трость с серебристым навершием в виде сжатого шестипалого кулака.
Карнех. Кажется, так их титулуют.
Он шагнул к крайней девушке и бесцеремонно крутил за подбородок ее голову. Та стояла, как кукла. Или как труп. Виссарат поводил острым носом с горбинкой, втягивая воздух у ее лица. Запах. Они всегда ищут запах. Наслаждаются им. Страха, или черт знает чего еще — мы не знали в точности. Потом карнех перешел к следующей. Он выбирал… Методично, размеренно, как вещь в лавке. Как кусок мяса на рынке.
Чем ближе он продвигался ко мне, тем сильнее колотилось сердце. Казалось, грудная клетка содрогается от этих бешеных ударов, гудит, как колокол. Я надеялась, что он остановится на ком-то из моих подруг по несчастью, но виссарат, похоже, решил «посмотреть всех». Когда я почувствовала его пальцы, все шесть, на своем подбородке — задеревенела, сжалась. Он надавливал, но я упорно гнула голову вниз. Безумно. Я ничего не слышала и не видела, лишь ощущала, как пахнут дымом его мягкие серые перчатки. Старики говорят, они делают их из человеческой кожи. Он сминал мое лицо. На мгновение показалось, что треснет челюсть. Больно. Завтра будут синяки. Впрочем, разве это имеет какое-то значение? Будет ли для меня это завтра?