- Ничего, сынок – ты у меня на дыбе
повиснешь, сам тебя огнем жечь буду! И клещами ребра выломаю, и уд
срамный вырежу!
Петр Алексеевич зловеще усмехнулся –
ненависть к сыну его буквально переполняла, бурлила как
расплавившаяся смола в котле, что должна была вылиться с крепостных
верков на головы штурмующих. Вот только бывший царь ее теперь
никому не показывал, прекрасно понимал, чем для него подобная
прилюдная демонстрация закончиться может. Его изгнали из
собственной страны, проклиная как еретика, отступившего от
православия, припомнив ему все и вся, включая пьянство и
богохульство на «кокуйских соборах», с князем-папой. Да что
говорить – церковь не простила ему издевательства, а ее влияние
оказалось слишком велико, и он сам крепко ошибся, недооценив
молчаливое сопротивление.
Нужно было взять под крепкий караул
тех пастырей, на ком подозрение было, казнить прилюдно несколько
десятков на колесах и кольях, тогда бы остальные притихли разом,
напуганные до икоты. И умолкли бы перешептывания о «подменыше», что
пошли после его возвращения из «Великого Посольства», и никто бы
взбунтовавшихся тогда стрельцов больше бы всуе не вспоминал. Оттуда
идет крамола, недаром подвешенный на дыбу в Преображенском Приказе
пятидесятник тогда ему самому в лицо прохрипел, корчась от боли –
«щуку съели, а зубы остались».
- Ничего, сынок, мы еще сведем с
тобой счеты, выродок. Отрекаюсь от тебя, хотя ты от моего семени.
До сих пор чело жжет от твоих ручонок блудливых – короновать меня
вздумал, «родителем» моим стал…
Петр Алексеевич заскрежетал зубами,
вспомнив, как Алешка водрузил ему на голову золотую корону
ливонских королей. Ее якобы нашли в кремлевской сокровищнице, где
венец пролежал множество лет. Ложь вся эта история от начала и до
конца – никакой короны там не было, наскоро умельцы сотворили и
каменьями украсили. Но говорить правду смерти подобно – на том все
его притязания немало держатся, тут молчать требуется. Времена для
него другие наступили, и не царь он отныне московский. А король
разоренной войной Ливонии, и все его притязания ничем не
подкреплены. К тому же протестант он по вере своей ныне, учения
лютеранского – а потому жив и остался. Иначе бы бояре убили его
давно, но так пожалели, наглухо перекрыв обратную дорогу в отчее
наследие. Ибо не может быть государь иной веры, чем православная, а
его отступником и еретиком считают.