Туннель множился, несколько дорог уходило влево, и Дэйт понял,
что это тропы к остальным мостам, переброшенным через Улыбку
Шаутта.
Навстречу им вышли несколько вооруженных солдат.
— Кто командир? — спросил Дэйт.
— Я, милорд. Я Зидва, — ответил ему один из них,
тощий, с грубым лицом и тяжелой челюстью.
— Будь рядом. Тавер, — позвал он своего
лейтенанта. — Все, кто мне нужен, должны быть у этого
костра через десять минут. Люди пусть отдохнут, но не раскладывают
вещи.
— Милорд? — не понял его помощник, но Дикай, хоть
и был всего лишь оруженосцем, ткнул старшего товарища в бок,
показывая, что не надо сейчас просить
разъяснений. — Будет сделано, милорд.
Через десять минут уставший Дэйт, которому предоставили вместо
стула пустой пивной бочонок, сидел возле костра, рассматривая
людей, с которыми должен был вместе сражаться.
Дикай здесь был на правах личного оруженосца господина, стоял на
границе света и просто слушал, наклонив кудрявую, бычью голову так,
чтобы не пропустить ни единого слова. Он был из молодых дворян, что
обычно дежурили в ночной страже в залах перед покоями герцога или
герцогини, и сам напросился в поход. Парень, четвертый сын в семье,
собирался устроить свое будущее, а потому отправился воевать,
надеясь заслужить и земли, и титул.
Тавер, второй по старшинству после Дэйта, опытный воин из
западного кантона, состоял в гвардии его светлости уже давно.
Надежен как гора, грамотно руководил людьми, и те без колебаний
исполняли его приказы. Ему доверяли и его любили. Дэйт был уверен,
что, если с ним что-то случится, Тавер вполне способен взять
командование на себя и помочь солдатам не только выжить, но и
победить.
Людей да Мере, пятьдесят человек, присоединившихся к отряду
Дэйта, возглавлял мастер Харги, второй сотник баталии. Это был
невысокий человечек с большой головой, длинными сальными волосами и
грустными глазами старого пса, совершенно не похожий на воина. Он
говорил редко, лишь по делу или когда ему задавали вопрос, больше
слушал и казалось, что спал на ходу. Внешне вялый, уставший,
желающий, чтобы его оставили в покое, мастер Харги поначалу злил
Дэйта своей пассивностью, и он слабо представлял его в качестве
сотника. Это впечатление рассеялось в первом весеннем бою, на
берегу Жемчужного моря. В схватке мастер Харги преображался и
зычным басом командовал сотней пикинеров, входил в раж, да так, что
его помощники буквально выдергивали невысокого командира из-под
тяжелых двуручников фихшейзцев, пытавшихся перерубить пики и
разорвать строй баталии.