— Лошади благородные существа, — утешила его
мать. — Кариф ценит лошадей, они верны, выносливы и
смелы. Сделай это имя своим. Тогда темные духи никогда не найдут
тебя.
— Даже шаутты? — спросил он.
— Даже они.
Тогда это звучало правдиво, но теперь он знал, что мать лгала
ему. Лгала не со зла, а чтобы утешить и подарить надежду. Сделать
сильнее. Обратить минусы, что ослабляют его, заставляют кровь
вспыхнуть от обиды, в плюсы.
И в семье он стал Эрего, а затем и другие начали его так
называть. И даже старший брат устал потешаться в какой-то
момент.
А затем из мрака пришли шаутты. Они нашли Эркина и Эрсая,
братьев Эрека, и убили их. Разорвали. И ему перестало нравиться,
как звучит «Эрего». Слишком сильно это напоминало ему о тех темных
днях и погибших родичах.
— Нужна твоя сила, — сказал Эрек, и мастер Мирко,
высокий рыжеволосый уроженец Летоса, подошел и, поплевав на
перчатки, налег на заиндевевший засов. Вдвоем они с трудом сместили
его в сторону, и юноша распахнул тяжелую дверь, мотнув головой,
чтобы мастер меча шел первым.
Они начали подъем по лестнице, чувствуя, как холодный металл
обжигает пальцы даже сквозь толстые кожаные перчатки. В узкие
окошки надсадно дышал ветер, где-то над головой хлопали крыльями
пролетавшие птицы. Снизу доносился мерный стук множества молотков,
сейчас глухой и слабый.
Словно они были в животе каменной рыбы, которая доживала свои
последние часы.
Мирко, выбравшись на площадку, протянул руку господину, и Эрек
принял помощь. Они оказались в верхней части купола храма Шестерых,
на балконе, опоясывающем его изнутри. Перегнувшись через перила,
наследник посмотрел вниз, на уходящие колонны, центральный зал с
клетчатым полом и множество рабочих, которые разрушали убранство по
приказу герцога. Прекрасные статуи Шестерых, фрески и лепнина с
изображениями их деяний, жившие много веков, превращались в
ничто.
— Ты веришь в Вэйрэна? — спросил он мастера
меча.
— Нет, милорд, — честно ответил
тот. — В моей стране верят в Шестерых и в указывающих,
что защищают нас.
— А мою страну защищает Вэйрэн. И вместе с тем я сожалею,
что отец приказал уничтожить память о старых богах.
— Не мне судить герцога, милорд. Я чужестранец.
— Рукавичка говорит, что скоро все страны поверят в доброту
асторэ, оболганного Шестерыми. Но я в это не верю.