В остальном мы просто живём. Как умеем.
Мы же не виноваты, что получается как-то не очень.
Хриза шевелит пальцами над моей головой, имитируя заботу.
– Успокойся, не думай об этом.
Она восприняла мою задумчивость как ступор, вызванный страхом или ещё чем-то.
– А твоя сестра? Она всё ещё здесь?
– Она всегда здесь.
Эта тварь из-за спины Хризы показывает мне средний палец.
– Я справлюсь с этим. У меня есть пара идей, – она снова трясёт блокнотом, и я закрываю глаза. Пусть думает, что я снова уснула.
Когда я возвращаюсь в себя, сестра сидит в углу, Хриза уже ушла, а дверь закрыта снаружи.
Кит приносит мне поесть. Меня не морят голодом, кормят, как остальных, но он залезает на подоконник и проталкивает через решётку маленькую банку смородинового джема.
У него красные от недосыпа глаза и кудряшки немного растрёпаны. Кроме джема, он даёт мне записку.
Кит не разговаривает. Это только к лучшему.
Я разворачиваю бумажку и понимаю, что писал не Кит, а Эда. Это у неё буквы больше похожи на закорючки или кляксы. Я минут пять разбираю несколько строк, и всё равно не уверена, что прочитала правильно.
– Что пишет? – спрашивает сестра.
– Она ругает меня за то, что взяла её бинт и за то, что пыталась повеситься. Хочет, чтобы мы поскорее вышли отсюда, пишет, что скучает по мне и ненавидит тебя.
– Враньё, этого она точно не написала бы.
– Откуда ты знаешь?
– Покажи!
Но я уже надёжно придавила записку к полу подушкой. Да, для сестры даже подушка это надёжно. Её руки неосязаемы для всего, кроме меня.
Она призрак, но только мой призрак. Остальные её не видят.
Я знаю, что сейчас она обидится и будет доставать меня всю ночь. Если Птичник услышит это и расскажет Хризе, то утром меня будет ждать дополнительная порция таблеток и ещё несколько дней в Клетке. Но оно того стоит.
Обмакиваю пальцы в банку с джемом и облизываю их. Кит, как всегда, такой милый. Надо будет поблагодарить его. Сестра, надувшись, сидит в углу, под гипсом чешется, но никто не даст мне спицу. Они боятся, что я проткну себе горло. Или сделаю ещё что-нибудь опасное.
Смородина кислит на языке, вокруг слишком тихо. Только с улицы доносятся голоса. Но никто больше не рискует залезть на подоконник, чтобы меня навестить.