Я понуро направился под успокаивающий шепот ветра к парадному входу, продолжая думать о том, что Кенис и Лив, возможно, не просто так работали в разных местах – в одном для себя, в другом для публики.
«Может, они даже подворовывали. Или у них просто не было возможности проводить исследования в полном объеме там, где им это было нужно. Поэтому их бумаги и принесли эту смерть, – вяло подумал я. – Но ради чего всё это было затеяно? Что толкнуло их на эти чудовищные рассуждения и поступки?»
Мои разбросанные и раскиданные мысли собирались с трудом. Мне они казались грязными и неопрятными, словно осенняя листва под холодным дождем.
«"Одной больше, одной меньше", – неверяще повторил я. – Нет, больше я не стану об этом думать! Я не хочу… Что… что это за шум?»
Я растерянно вслушался в то, что пытались донести до меня мои уши. Звук был знакомым, но при этом здесь я его еще нигде не встречал.
«Это… это же шум листвы! – счастливо узнал я. – Листва!»
Я тут же оживился, страстно желая увидеть купавшуюся в лучах Солнца зелень деревьев и кустарников. Я хотел как можно скорее забыть все эти изводящие мысли, забыть ту дрянь с лоджии, забыть обещанный дневниками и посланием зодчего кошмар. Я хотел забыть это всё.
Несколько раз споткнувшись, я радостно устремился к слепившему надеждой парадному входу, мгновенно позабыв о своих свинцовых раздумьях. Окунувшись в легкое дыхание морского бриза, я поморщился от яркого света и с ужасом почувствовал, как внутри меня всё медленно коченеет и остывает…
Мое обманутое сердце жалко забилось в клетке ребер, а окрылившая меня надежда растрепалась и развеялась: того, что я ожидал увидеть, – не было. Был условно открытый внутренний двор, был знакомый беспорядок, были деревья, кустарники, трава. Вот только вся растительность была точно такой же, как тот буро-розовый мох, или паутина, или пена… как та дрянь с низа лоджии…
Мои ноги, что так легко спустили меня с парадных ступенек, в то же мгновение подломились. Панически захлебываясь от нехватки кислорода, я больно упал на колени, уперевшись бледными руками в нагретую светилом брусчатку. Не в силах поднять повлажневшие глаза, я отчужденно уставился на гонимые ветром песчинки и поры камня, роняя на них соленые капли.
«Сколько… сколько мне так стоять? Что мне делать? Что… что я увидел?.. – замер я. – Мне это пригрезилось… Моя память… моя память опознает всё это, когда я подниму голову!..»