— Вот это ты красавец, Миха! — рапортовал он.
Свои должны друг дружке помогать! — пожал я плечами.
Я нагнулся к тумбочке, чтобы сунуть в нее галстук. Выдвинул
верхний ящик, обнаружил там мыло в мыльнице, зубные щетки и пасту.
Нагнулся ниже, открыл дверцу и заглянул в отделения внизу. Одно из
них моё, другое Шмеля, оставалось понять кому какое. Но тут Шмель
пришел на помощь — в одном из отделений лежал апельсин, и пацан,
кивнув на него, предложил:
— Угощайся! Апельсин бушь?
— Не, — буднично ответил я, сунул галстук в свое отделение,
стянул брюки, и принялся расстегивать рубашку.
Раздевшись, я достал костюм и принялся его натягивать. Димка
цокнул языком.
— Козырный у тебя, по ходу, папа! Адидас — это класс!
Я ничего не ответил, а накинул сверху олимпийку, которая
оказалась немного великоватой по размеру. Идти в ней на улицу
жарковато, но захотелось понять, как она на мне сидит. Ребята уже
начали идти к выходу, не успев заценить мой спортивный прикид.
Шмель тоже решил не отставать, но, приметив, что олимпийка висит на
мне мешком и я ее собираюсь снимать, остановился:
— Мих, дай погонять?
— Да ты запаришься. Щас солнце выше встанет и припечет.
— С ума сошёл? Ваще пофигу! Дай, а?
Я пожал плечами и протянул Шмелю олимпийку. Хочет париться, его
дело. Тот засиял и, тотчас ее надев, вышел. Мне осталось обуться и
отправиться следом. Минуты, отведенные Тамарой, таяли. Носки я с
собой не прихватил, поэтому решил заглянуть в тумбочку, где, вроде
бы, их мельком видел. Ну, не натирать же мозоли на босу ногу.
Вытащив охапку носок, выбрал парочку серых, примерил кеды. Такая
обувь плохо пропускала воздух, хотя для вентиляции были
предусмотрены по два отверстия на каждом кеде. Вспомнилось, что в
моей первой молодости много ребят жаловалось на то, что как не
затягивай шнурки, обувь все равно болталась на ноге. И многие
вкладывали в них отдельные войлочные стельки, но сейчас их под
рукой не оказалось. Ну ничего, привыкну, румынские «Tomis» и
немецкие «Romica» все равно появятся ещё только лет через пять.
Сунув лишние носки обратно в тумбу, я вдруг увидел у дальней
стенки своего отделения какую-то деревянную безделушку. Не без
любопытства достал, чтобы разглядеть. Безделушкой оказался кусочек
коры, сточенный в форме сердечка об асфальт (помню, сам так делал в
детстве). У того, кто делал сердечко, не очень вышло выдержать
геометрию, но сделано было явно с любовью. Я повертел безделушку,
обнаружил на ней выцарапанную букву «Л». Похоже, Мишка успел в
кого-то втрескаться по уши. Люба? Лида? Лариса?