Через какое-то время на спектакле в дворцовом театре Ники
увидел маленькую Кшесинскую, и мирно дремавшее во время всего
путешествия чувство затлело вновь, пока ещё робко и ненавязчиво.
Тем не менее, желание увидеться с ней не давало покоя. На второй
день цесаревич отправился в Петербург, отыскав в недораспакованном
багаже и прихватив с собой очень миленькую песцовую шубку —
подношение тунгусских охотников. В столице Ники отдал шубку
упаковать в один из модных магазинов подарков, купил в кондитерской
шоколадных конфект, и зашёл в хорошо знакомый ему винный магазинчик
взять бутылку мадеры — визит к сёстрам Кшесинским мог и затянуться,
и прийти без угощения было бы неловко. Уже на выходе из магазина
ему вдруг показались знакомыми фигура и лицо замершего на тротуаре
казака-уральца. Ники задержал на нём взгляд — и правда, это был
прекрасно памятный ему урядник1, сопровождавший цесаревича по
землям Оренбургского Войска. Мысли молодого человека были заняты
вовсе другим, но и проигнорировать «знакомца» было бы невежливо,
тем более что воспоминания он о себе оставил самые наилучшие. Ники
подошёл к нему:
- День добрый, Евсей Карпович!
Обращаться к нижним чинам на «вы» и по имени-отчеству было
в общем не принято, но казаки ценили именно такое обращение, и Ники
хотелось сделать уральцу приятное. Урядник обнаружил явное желание
бухнуться на колени и облобызать руку цесаревича, но то, что
выглядело естественно за Уралом, на столичной улице было бы нелепо.
Ники удержал его, вместо этого направив в сторону
коляски:
- Вы меня славно провезли по степям, теперь прокатитесь со
мной по столице…
У казака затряслись от волнения губы, и он, не в силах
вымолвить ни слова, повиновался. Коляска тронулась, Ники запахнул
поплотнее пальто: осенний ветер всё-таки был резковат для него,
привыкшего за время путешествия к жаре, и с улыбкой на левой
стороне лица спросил:
- Что привело вас в наши Палестины, Евсей
Карпович?
Казак наконец справился с эмоциями, и выдохнул на одном
дыхании:
- Спаси нас, Государь!..
В голосе урядника чувствовалось настоящее, неподдельное
отчаяние. Ники почувствовал, будто на него вылили ушат ледяной
воды, вся благодушная расслабленность разом испарилась, будто её и
не было. Подданным Царя Сибирского грозила беда, и оставить их
призыв о помощи без внимания было невозможно. Николай убрал с лица
улыбку, выпрямился и повернулся к казаку всем телом: