ет, а на престоле будет сидеть ещё более
непопулярный, чем Годуновы Шуйский; когда страну будут разрывать в
клочья польские и шведские интервенты; когда начнут разорять города
и деревни казацкие отряды и разбойничьи шайки; вот тогда появится
шанс и у меня.
— Государь.
Я дёрнулся, рефлекторно хлопнув створкой окна, резко
развернулся, сжав кулаки. В дверях стоял тучный, пожилой боярин в
дорогой, обшитой бархатом, собольей шубе.
«Семён Годунов» — тут же подсказало подсознание, выудив
информацию из памяти реципиента. — «Мой дальний родственник и глава
сыскного приказа».
Вот же, козёл бородатый! Напугал! Кто же так к царю входит? Вот
ведь нравы. Ни постучатся тут тебе, ни разрешения войти спросить.
Ломятся в кабинет, все кому не лень!
Я тяжело вздохнул, не давая резким словам сорваться с
языка. А что я хотел? Царь на Руси — фигура публичная. Постоянно на
виду. И даже посрать в сопровождении целой толпы ходит. Иначе
никак! И уединиться может только в опочивальне, да в собственном
кабинете. И то, вот как сейчас!
Да и боярин явно не о погоде языком почесать пришёл. Вон
как перекосило болезного; глаза шальные, борода всклокочена, щека
как у припадочного дёргается. Сразу видно; не в себе человек и со
мной причиной этакой метаморфозы спешит поделится. Ну, так пусть
выскажется. Ничего нового он мне, конечно, не сообщит,
но хоть душу себе облегчит.
— Что случилось, Семён?
— Бунт на Москве назревает, государь, — хрипло выдохнул,
Годунов. — Народишко о грамотках воровских шепчется да весь твой
род, уже не таясь, проклинает. Сегодня ещё двух крикунов поймали.Я
их в застенки хотел определить, а люди отбили. Сам еле ноги
унёс.
Начинается! Вот он, предвестник завтрашней смуты, когда меня
прямо в кремле вязать начнут. А потом девять дней мучительного
ожидания и здравствуй удавка или нож убийцы.
— Я стрельцов хотел на помощь позвать, а те лишь скалятся да
морды в сторону воротят.
— Это они сегодня скалятся, а завтра за сабли возьмутся, —
мрачно пообещал я боярину, усаживаясь обратно за резной стол. — То
же Гришку Отрепьева ждут.
Годунов затоптался, не смея без дозволения сесть в другое
кресло.
Ничего, ему полезно будет. Человек он, конечно, преданный.
Ну, а как иначе? Уж кому, кому, а «правому уху» царя Бориса
Годунова, при падении его сына, наверняка несдобровать! Что,
впрочем, и случилось в том, другом прошлом. И месяца после «моей
смерти» не