Денисов на секунду задумался, и я понимал его колебания.
Возможность отложить серьезный разговор до начала новой рабочей
недели была очень заманчивой. Ведь одно дело – отправить пару
старлеев топтать башмаки в бесполезной слежке, и совсем другое –
выслушивать от тех же старлеев некие идеи, которые могут серьезно
загрузить мозг. Напрягаться самому накануне праздников никогда не
нравилось начальству. И я был бы признателен Денисову, если бы он
принял разумное решение – идите с Богом, подчиненные, а ты, Орехов,
с утра во вторник рысью ко мне в кабинет, помощника я
предупрежу.
С другой стороны, если моя мысль окажется очень нужной и
полезной для нашего общего дела, а товарищ полковник отложит её
обсуждение из-за какого-то Нового года, и об этом узнает тот же
товарищ генерал-майор... пенсия в ближайшее время, несмотря на
возраст, гарантирована. Или досиживание до той же пенсии в первом
отделе Богом забытого НИИ – и хорошо, если НИИ будет московским. В
общем, разумное решение не всегда верное, особенно в организации, в
которой все от зеленых новичков до седоволосых ветеранов плаща и
кинжала обязаны знать не только то, что до них доводят, но и всё,
что может даже в теории иметь отношение к делу.
Денисов не был новичком в органах, поэтому он всего через
секунду отверг разумную альтернативу и выбрал верное решение.
– Говори сейчас, Орехов, чего время тянуть, – процедил он.
Взгляд у него при этом был очень недобрым. Скорее всего,
начальник теперь затаит на меня обиду, а это может аукнуться чем
угодно – от внезапной командировки на Крайний Север месяцев на
шесть для передачи опыта до перманентной слежки за скучным
инженером, у которого вся радость жизни заключается в ежегодном
выезде с любимой гитарой на Грушинский фестиваль. [1]
– Я подумал, что действия антисоветских элементов обычно
остаются без последствий. Бывает, что их арестовывают, судят, дают
какие-то не слишком большие сроки. Но после освобождения они снова
попадают в ту же компанию, с которой общались до ареста, и
продолжают заниматься всё той же антисоветчиной. А там на их
судимость никто не смотрит, она никого не волнует – они считают,
что страдают за правду, а наше советское государство жестоко
угнетает их свободу самовыражения, – на одном дыхании сказал я и
запнулся.