И я сделал единственное, что мне
оставалось — сбежал от беспамятства, ушёл внутрь себя, и да, здесь
зрение работало — ослепительная белизна сменилась тьмой тела,
которая была расчерчена тысячами разноцветных нитей и искр.
За какой-то вдох я успел окинуть
взглядом всё своё тело.
Первое — рука, вспыхнувшая болью,
была на месте и до локтя, и после локтя. Второе — посторонний цвет
— это чужая мне стихия, пытающаяся проникнуть в моё тело. Третье —
ни о каких жалах, пробившихся до костей, не было и речи — чужая
стихия погрузилась в мою плоть едва ли на половину пальца, а по
большей части в теле до костей гораздо больше плоти. Четвёртое —
змеи, которых я подготовил к этому мигу, вполне справлялись со
своей задачей — сжирали осмелившуюся проникнуть в меня стихию, не
обращая внимания на её суть, с одинаковой скоростью сжирая и
зелёные, и алые, и синие нити и искры.
Вот только змеев я подготовил
маловато. Скрипя зубами, которых, вообще-то, у меня, по сути, не
было в облике духовного зрения и цедя ругательства, я заставил
туманом хлынуть в себя стихию из второго средоточия, прогнал по
всему телу, концентрируя ближе к границам, создавая из неё подобие
Духовной Защиты, только не давая ей выйти за пределы тела.
Как нельзя втягивать в себя силу
извне, так нельзя и выпускать её вовне — чревато травмами, которых
я не только насмотрелся у идущих семьи, но и успел вылечить не одну
и не две, начиная от Седого и заканчивая собой.
Одно дело попробовать использовать
зрение лекаря на Зеленоруком в спокойной обстановке и совсем другое
— получить травму сейчас, когда от боли и так крошатся зубы. Ещё
хоть одна дополнительная вспышка боли и я потеряю сознание. Что
будет после, сумеют ли отбиться мои змеи без моего управления и
присмотра — никто, и даже я сам не знаю.
И, как назло, едва на пути чужих
стихий встала пелена синего тумана, как эта самая боль вспыхнула с
новой силой. Если пыль чужой стихии мой туман удержал легко, не
давая пройти глубже, то нити чужой стихии легко пронзили его, став
только толще и длинней, вкручиваясь в моё тело, вгрызаясь в него,
заставляя меня даже здесь, внутри себя, в облике духовного зрения,
стискивать зубы.
Я сумею, я удержусь, я выстою.
Темнота тела стала выцветать, сереть,
наливаться белизной. Одной частью себя я боролся с накатывающим
беспамятством, другой частью менял защиту: оттаскивал туман воды
глубже в тело, змеев же напротив, направлял ближе к коже, натравив
только на нити. Беда была в том, что нитей были сотни, если не
тысячи, змеев же в разы меньше.