После Виктории Мартинес девиц
привели ко мне немало. Одни отмалчивались, другие пытались выражаться матом,
третьи откровенно флиртовали со мной. Каждая была поставлена на место и каждой
я все объяснил. Чем больше они создают шуму, тем сильнее понесут наказание. Они
у нас простые – перевод в строгий блок, одиночное заключение или работа с
психологом, который скоро приедет. И только для смутьянок, вроде Виктории
Мартинес, приходится выбирать что-то хуже.
До моего назначения прежний
начальник – садист, не хуже, чем мой папаша, разрешал одному надзирателю или
охраннику забирать провинившуюся в свободную одиночную камеру и делать с ней
там все, что захочется. Чем сильнее проступок, тем дольше времени он с ней
проведет. И мне не хотелось продолжать эту дрянную традицию, но местные надзиратели
уже привыкли к ней. Теперь обхаживали меня, чтобы я не отменял. Дикие ублюдки.
А если я отменю, они будут писать
моему руководству, что я такой же, как мой отец. Издеваюсь над заключенными и
нарушаю права человека. Об этом старший надзиратель Николсон уже дал мне понять
при второй нашей встрече. Так что, чувствую, скоро мне придется забрать
Мартинес к себе. Такие девицы не умеют долго оставаться паиньками.
При одной этой мысли я
почувствовал сильное возбуждение, в штанах стало тесно. Я сидел и постукивал
пальцами по столу, думая о том, как легко я могу вызвать Мартинес прямо сейчас
и отвезти ее в изолированную камеру. Но я же не отморозок, вроде этих уродов,
что шляются по коридорам с резиновыми дубинками и рычат на персонал.
Из моего размышления о
возможностях и обязанностях в роли начальника меня вывел стук в дверь. На
пороге стоял младший надзиратель Джонсон, молодой парнишка с растерянным
выражением лица, как будто он только что осознал, куда попал. С ним всегда было
легко – без амбиций, без злобы, просто выполнял свою работу. Но еще лет пять,
максимум семь, и станет таким же уродом. Если не переведется.
- Сэр, вы просили напомнить об отчете
на стол к завтрашнему утру, — сказал он, слегка переминаясь с ноги на ногу.
Я кивнул и махнул рукой, отпуская
его. Он, знающий о моем пренебрежительном отношении ко всей этой системе
наказаний, иногда был единственным из надзирателей, кто не смотрел на меня, как
на врага.
Когда дверь закрылась, я вернулся
к своим мыслям. И не все они были приличными