И, судя по тому, как мне вновь хочется почувствовать сладковатый
дым на языке, погубят и эту жизнь.
Неудачно дернув головой, я проблевался себе под ноги.
Когда я немного пришел в себя, тут же постарался сосредоточиться
на окружении. Знакомый чулан под лестницей. Чего-то сильно
вырывающегося из привычного окружения не было.
Ну, кроме лужи под ногами.
— А Гарри блюет! Блюет! — заорал ненавистный толстяк-кузен.
Всего через, как мне показалось, секунду ко мне в «комнату»
заглянул толстяк побольше и пораженно скривил морду.
— Мерзкий мальчишка! Если через минуту это отсюда не исчезнет, я
клянусь богом, — он выделил слово «бог», растягивая среднюю букву,
— ты вылетишь из этого дома на самую гнусную помойку, из которой
тебя достали твои родители!
Дверь хлопнула, а мне на голову посыпалась пыль. Даже не ударил.
Видимо получилось очень живописно.
Позволил себе пару секунд прийти в себя и выбрался из чулана на
поиски какой-нибудь тряпки. Даже если забыть об угрозе наказания,
убрать остатки ужина всё же стоит из банальных соображений гигиены
и комфорта.
Когда с гигиеной было покончено, а к привычному запаху пыли
прибавились нотки мыла, я решил сосредоточиться на анализе всего.
Самое время, да?
Каждая смерть что-то меняет в окружении. В истории, в стране,
мире… Не важно. Если первый и, возможно, второй раз я более-менее
был в волшебной Англии из фильмов и книг, то сейчас я могу
оказаться где угодно!
Что в этот раз? Серо-буро-малиновые человечки? Меня съест
людоед-Дамблдор? Я проснусь в теле девчонки?
Пусть статистика собрана весьма скромная, но пока есть некий
вектор, по которому окружающий мир не меняется. Имена. И шрам.
Хагрид, Дурсли, Поттер. Как минимум эти три имени… не меняются.
И, конечно, шрам. Он тоже не меняется.
А вот что меняется в первую очередь — это возраст. Один раз я
получил письмо за обедом в тот же день, когда появился, второй раз
— через секунду после смерти... Правда, получил письмо не я. Черт!
Как же это было больно!
Я провел сухим языком по не менее сухим губам. Нужно добыть
сигарету.
Текущий возраст Поттера было трудно оценить без зеркала, но
благодаря расплывчатым воспоминаниям мальчика-дебила я могу
сказать, что мне примерно… тринадцать.
Это… Меняло вообще всё. И настолько меня выбило из мысли, что я
даже забыл о жажде никотина. Когда я жаловался на то, что
«неправильный-младший-Дурсль» отнял у меня даже надежду, я ошибся.
Чертовски ошибся.