– Вот же негодяй этот Гусак, – шепнул мне Рыжий, – настучал-таки, заложил нас, паскуда!
– Но, может, это и не он? – усомнился я.
– А-а-а, – наморщась, отмахнулся Рыжий, – какая, в сущности, разница? Он же у них – главный… Атаман шайки Червонных Валетов!
– Об чем это вы там шепчетесь? – спросил с подозрением старший надзиратель.
– Ни о чем, – отозвался я, – так… о погоде.
Дерзкий этот ответ не понравился ему.
– Поговори у меня, – проворчал он, нахмурясь, – поговори!
– А я и не говорю с вами, – возразил я усмешливо, – вы сами встреваете.
И тотчас же я пожалел о сказанном, раскаялся в том, что ввязался в ненужный этот спор.
Привлекать к себе внимание начальства было рискованно, тем более в моем положении! Дело в том, что за щекой у меня были спрятаны карты (они недаром изготовляются столь миниатюрными). Незаметные внешне, карты все же мешали мне, затрудняли речь. И старшой, очевидно, почуял это.
Он приблизился и с минуту разглядывал меня, шарил глазами. Потом приказал внезапно:
– А ну, раскрой пасть!
И тут же, не дожидаясь, покуда я сделаю это сам, полез мне в рот, раздирая пальцами губы.
Пальцы были шершавы и солоны; они пахли потом и табаком и еще чем-то, непонятным и мерзким.
Давясь, испытывая позывы тошноты, я отшатнулся, но было уже поздно.
– Ага! – проговорил он, разглядывая замусоленные листки. – Вот как вы ухитряетесь, – обтер их, задумчиво кивнул, отвечая каким-то своим мыслям. – Значит, правильно… Что ж, учтем на дальнейшее.
И затем, крепко ухватив меня за плечо, сказал, подталкивая к дверям:
– В карцер. На трое суток!
«Вот так опять подвели меня карты! Ведь зарекался же, зарекался, – горестно думал я, шагая под конвоем по гулким коридорам тюрьмы. – Клятву давал – не брать их в руки. И все же не выдержал, взял. И не для игры взял, нет; просто захотелось потрогать, потасовать, ощутить хоть на миг их податливую упругость… И вот результат. Штрафная одиночка. Сырой бетон. И промозглая мгла».
Мгла была тяжкой, давящей, почти осязаемой. Она клубилась вокруг меня и текла, как вода. Как черная вода… Лампочки здесь не полагалось (карцер этот был особый, строгий, я уже знал о нем – слышал от ребят).
Свет обычно проникал сюда из окна, из глубокой впадины, устремленной в небо. Но и небо тоже предало меня. Оно было черным сейчас и страшно пустым.