Однажды в тайге, встречая Уйбана, на зов ее выскочил волк. Он выбежал из чащобы стремительно, бесшумно. Глаза его, как лезвие ножа, точно вонзились в нее. Злобные глаза зверя, не знающего пощады. Она застыла не в силах двинуться, а волк, оскалив клыки, двинулся на нее. Уйбан это почувствовал, ощутив страшную тревогу. На счастье, уже был рядом, окликнул ее. Зверь тотчас скрылся. Убегая, он оглянулся, метнув в нее полный ненависти взгляд. В нем она прочла свой приговор. Она не сказала об этом Уйбану, но, взглянув на ее лицо, он сразу это понял. И запретил ей встречать его, ходить одной в лес.
Сам он в тайге не чувствовал страха. Ему, сыну охотника Охоноса, была ведома каждая тропинка, скрытая от других глаз. Он знал, под каким кустом предпочитает сидеть заяц, моя мордочку лапой; где прячет своих птенцов коршун; где находится осиное гнездо, похожее на ком сморщенной паутины, и где любит собирать шишки неутомимая белка. Юркий, сметливый бурундук не спешил убегать от него и будто приветствовал своим пушистым хвостом. Грибные и ягодные места сами открывались Уйбану, а рыба в покойных озерах охотно шла в его верши. Там в озерных омутах время словно остановилась. Они как покойные колодцы хранили его детство, прошлую жизнь с родными. Иногда, возвращаясь с охоты, он не в силах побороть усталость опускался возле ясных вод и, забываясь недолгим сном, видел знакомые до боли картины. Старую корову, на чьих рогах отдыхал месяц. Мать, склоненную над ведром полным парного молока, отца, вытачивающего ножны для своего любимого ножа. И тихий смех Нюргусун, осыпающей его подснежниками. Она собирала их возле березы, где обычно они встречались.
Жаворонок, не в силах улететь от родных полей, вился над ним, заливаясь песней.
«Есть нечто, не подвластное времени и тлену, в непрерывном течении жизни», – слышалось в немолчном говоре тайги. Об этом глухо пели и знакомые деревья, сосны, березы, ели, в шуме которых слышались далекие родные голоса. Но теперь – рокотала тревога, точно приближалась гроза. Уйбан прибавил шаг, но ветер нагнал его, грозно зашумел ветвями, верхушками деревьев, и застонал: «Уйбан! Уйбан!»
От этого зловещего голоса, стона волос дыбом встал. Но Уйбан не остановился, а бросился вперед, что есть мочи. А стон перешел в раздирающий вопль. Тьма взорвалась жутким криком, визгом, скрежетом падающих деревьев, криком воронья. «Хоох! Хоох! Вот он! Вот он!»