Я распахнула ее, готовясь убить Гросс Теккера за то, что продлил
мою агонию пустой надеждой, потому что уже искренне уверилась, что
с таким количеством возможных “а вдруг” хороших новостей мне не
видать. Но на пороге оказался консьерж, мсье Травини, недоуменно
вздернувший бровь в ответ на мое кровожадное выражение лица.
Я смутилась и сделала лицо нормальное. Насколько это
возможно.
— Вам записка, мадемуазель Морель.
— Записка? — недоуменно переспросила я, принимая протянутый мне
сложенный вчетверо лист.
Мсье Травини глупый вопрос проигнорировал и правильно сделал,
спасибо ему за это большое! А вместо повторения очевидного
сказал:
— Ее передали утром на пропускной, но охранник смог занести мне
только после окончания своей смены.
— Благодарю вас, мсье Травини, хорошего вечера.
— И вам того же, мадемуазель Морель.
Я закрыла дверь и нервно покрутила бумажный прямоугольник в
пальцах, отчего-то медля.
Если кто-то оставил записку на пропускной, значит, этому кому-то
нет хода на территорию Академии. Только вот за территорией академии
у меня нет тех, кто мог бы оставлять мне записки. У меня и на
территории, признаться, таких людей нет!
Ай, бесы, и так нервы на пределе, а я еще и на какую-то записку
пялюсь так, будто это бомба, которую мне надо обезвредить!
“Кассандра, девочка моя! Ты не представляешь, как я рад, что
нашел тебя. Это потребовало невероятных усилий, но все они
оплатились сполна. Я понимаю, почему ты исчезла, и не виню тебя, но
я верю, что ты не готова полностью вычеркнуть все то хорошее, что у
нас было. Ты — мой единственный родной человек на всем белом свете,
и я верю, что это имеет значение. Позволь увидеться с тобой и
поговорить. Я буду ждать тебя в следующую пятницу, в кафе “У Шарля”
на Биржевой площади в семь вечера. Надеюсь, ты придешь. С любовью,
твой дядюшка”.
…лучше бы это была бомба.
Как? Как он меня нашел? Академия — закрытое учебное заведение,
списки студентов в открытом доступе найти невозможно. Нет, конечно
же, в мире нет ничего невозможного, но… как? Когда? И… зачем?
Я прикусила губу, сжимая бумагу в кулаке.
Странно, дядюшка Антуан никогда меня в общем-то особенно не
обижал, но почему в животе скрутило только от одной мысли, что он
знает, где я нахожусь? И тошнота подкатила к горлу.
Я настолько впала в прострацию от записки, что даже не сразу
поняла, что в дверь снова стучат. И привел в себя меня только
оклик: