- Филипп, если бы вы только знали, как я ждал этой встречи! – восклицал де Лаваль, впившись в гостя сверлящими глазами. – Если не ошибаюсь, за последние полгода я лишь второй раз имею удовольствие видеть вас в своём доме?
- Да, мессир, так и есть, - учтиво поклонился Филипп, - но я могу поздравить себя с тем, что среди всех моих старых знакомых в Париже нашёл такой дом, как ваш. Я очень признателен вам за ваше искреннее радушие.
- Вы всегда можете чувствовать себя здесь как у себя дома. Вы, как когда-то ваш отец, уже не раз показали себя как настоящий друг моей семьи.
- О, я всегда был вашим другом, только – увы! – не получил признания.
- Да что вы такое говорите, Филипп! – де Лаваль наконец выпустил руку гостя из своей цепкой ладони. – В этом доме уже все оценили ваши достоинства.
Граф де Монфор, галантно поклонившись, поблагодарил, но не удержался и прибавил:
- К моему прискорбию, не все.
- Как не все? – Арман де Лаваль в неподдельном изумлении вскинул широкие, сросшиеся у переносицы, седые брови. – Кто же их не оценил?
- Мадемуазель Шарлотта, например, - с притворной грустью пожаловался Филипп. И, усмехнувшись одними лишь кончиками рта, скосил глаза в сторону высокого окна.
Он с самого начала, как только вошёл в вестибюль дома семейства Лавалей, заметил, что кто-то прячется за портьерой из тяжёлого синего бархата. Едва он произнёс последние слова, как его догадка подтвердилась: из-за портьеры вышла девушка, которая тут же словно застыла, устремив восхищённый взгляд на блестевший в тени шамшир. Эта изогнутая лёгкая персидская сабля, подвешенная на двух ремнях к поясу, красовалась на левом бедре Филиппа, придавая всему его облику непривычный для европейцев, экзотический и немного разбойничий вид. Сам же Филипп чрезвычайно гордился своим оружием: его клинок, выкованный из дамасской стали, ценился не меньше боевого коня; а эфес, богато украшенный резьбой и эмалью, являл собой чудо ювелирного искусства.
Пока девушка с нескрываемым восхищением рассматривала саблю, Филипп без смущения любовался девушкой. Несмотря на излишнюю худощавость, она была очень изящной; недавно вошедший в придворную моду корсет придавал талии умопомрачительную тонкость, а небольшой груди – соблазнительную упругость. Крупная розоватого оттенка жемчужина в глубоком вырезе чёрного платья на матово-белой коже точно магнитом притягивала взор мужчины, который метался между нею и такими же розовыми пухлыми губами.