- О, не беспокойтесь, Эмили, я чувствую себя намного лучше, - графиня поспешила успокоить девушку, заметив её тревогу.
Чудесные глаза Эмилии сразу озарились ясным светом.
- Вы спали, а я любовалась вами, - призналась мадам Николь. - И знаете, о чём я подумала?
Эмилия улыбнулась, пожав плечами.
- Я подумала, что ваша красота, в соединии с умом и обаянием, принесёт вам либо счастье, либо невзгоды. И последнее более всего тревожит меня, - голос графини стал печальным.
Она помолчала и затем продолжила, глядя куда-то мимо Эмилии:
- Я знала немало женщин, славных своей красотой и остроумием, но ни одна из них не была по-настоящему счастливой. Ни одна... Хотя каждая стремилась к этому. Судьба – злодейка, а удача – капризна, коварна и непостоянна, словно женщина, поверьте моим словам, Эмили. Недаром же слово "удача" – женского рода. – Голос графини дрогнул, а глаза наполнились слезами.
- Но нет! Что я говорю? Нет, неправда то, что все женщины коварны и непостоянны! Это определение относится скорее к мужчинам. Да, конечно же, к мужчинам! А женщины... Женщины могут верно любить до конца своих дней...
Бескровные губы мадам Николь задрожали, и по щекам покатились слёзы. Она отвернулась от Эмилии, чтобы та не видела страдальческого выражения её залитого слезами лица.
Но девушка уже в начале их беседы заметила перемену в тёте, а её последние, произнесённые с болью слова глубоко запали в сердце Эмилии. Девушка догадалась, что графиня говорила о себе, о своей судьбе, и подумала, что ничего не знает о прошлом своей нежно любимой тёти. И хотя она не раз задавала себе вопрос, почему у Николь нет детей, спросить об этом саму Николь никак не решалась.
Глядя на худое бледное лицо графини, на её выпуклый лоб и тяжёлый удлинённый подбородок, Эмилия пыталась найти в её облике ту черту, которая придавала ему некую загадочность. Именно глаза, чёрные выразительные глаза под тенью густых ресниц привлекали внимание к её отнюдь не красивому лицу.
Эмилия взяла в свою ладонь вялую руку тёти и другой ладонью ласково накрыла её. Мадам Николь медленно повернула к ней голову и грустно, как будто вымученно, улыбнулась. Слёзы уже высохли на её впалых щеках. Кожа у графини была нежная и тонкая, как папирусная бумага, и на шее были видны голубые жилки. В эту минуту тётя казалась Эмилии трогательной и более беззащитной, чем когда-либо. В уголках рта залегли горестные складки, а глаза подёрнула пелена грусти и страдания. Девушка не осмеливалась спросить её о том, что волновало её душу. Хотя предполагала, что дело было в Филиппе, графе де Монфор. Чтобы хоть как-нибудь развеять печаль тёти, Эмилия предложила почитать ей стихи модных парижских поэтов или сыграть на клавесине.