Расширил я и набор целительских чар.
Аня, с которой мы продолжали проводить время вне занятий, не только
делила со мной приятные часы, но и поднатаскала меня на исцеляющих
заклинаниях. К счастью, в военной академии хватало практики — ни
дня не проходило, чтобы кто-нибудь не получал травму. И вот на этих
студентах под контролем дежурных целителей я и отрабатывал
получаемые по вечерам от Ани заклинания.
Дома тоже всё складывалось хорошо.
Буквально накануне я разговаривал по телефону с семьёй. Отец
устроился учителем истории, и пусть зарплата была не очень высокой,
но это помогло отцу вновь почувствовать себя полезным и избавило
его от ненужных переживаний. И я был этому невероятно рад — вид
подавленного обстоятельствами отца меня крайне беспокоил. Не с его
сердцем переживать такие стрессы.
— Волнуешься? — спросил меня стоящий
рядом Орешкин.
Гриша серьёзно изменился за последнее
время, он тоже не сидел без дела. Нападение Лисицких послужило
отличной мотивацией, чтобы заняться собой. И мой друг, хоть и не
мог, как я, видеть магию, но он усердно трудился, чтобы развить
свои способности и нарастить физической мощи.
А ведь совсем недавно, в первый мой
день в академии, он просто подыхал на тренажёрах. Сейчас же, пусть
Гриша и не догнал нас с Фёдором, но остальных простолюдинов мог
укладывать на лопатки без проблем.
— Чего мне волноваться? — переспросил
я, не сводя взгляда с дверей административного здания. — У меня всё
отлично.
— Надо будет отметить начало учёбы, —
ткнув меня в спину, высказался Орешкин. — А то потом мне некогда
будет. У меня на этот курс большие планы.
— Курсанты! — разлетелся над площадью
голос капитана, принимавшего у нас финальный экзамен. — Смирно!
Двери администрации, наконец,
открылись. Солнечный свет не проникал внутрь, и потому не сразу мы
смогли рассмотреть фигуру директора. Владислав Степанович шагал
долго, явно погруженный в свои мысли.
Но вот он пересёк черту, за которой
на него попали солнечные лучи, и мне в глаза бросилось его
осунувшееся лицо и залёгшие под глазами тёмные круги. И так от этой
картины повеяло чем-то знакомым и неприятным, что настроение тут же
опустилось, и улыбаться расхотелось.
Встав за трибуной, Владислав
Степанович суетливым движением подвинул микрофон, затем взглянул на
листы, лежащие перед собой. Очевидно, что там у него была написана
речь, но сейчас директор их поспешно перевернул и отложил в
сторону.