Хотя, надо отдать выскочке должное,
она честно старалась своих слез не показывать. Плечики распрямила,
носик вздернула и пошла. Да только когда решила, что ее не видят,
сникла так, что я себя последней сволочью почувствовал. Может, и в
самом деле палку перегнул. Ладно, кардис с ним, с табуретом, не
истощился я, его собирая.
Правда, если бы я знал, во что это
выльется, десять раз подумал бы. А может, и не в табурете была
причина, а бабка Сала подружкам разболтала, как я ей в курятнике
дыру, куда лиса лазать повадилась, заделал, а саму лису на воротник
подарил. То одна, то другая начали бегать — «милок», помоги то, да
сделай се. Я не отказывал. Одна яблочек моченых даст, другая
чурчхелы принесет — пальчики оближешь! Опять же есть что в отчет о
практике записать, если выскочка решит заявить, будто я только
прохлаждался.
Надо будет Ротонде поблагодарить за
то, что сюда заслал. Чувствую, практика будет очень приятной.
После того, как Леон помог мне
починить табурет, между нами установился хрупкий нейтралитет. Я не
мешала ему наслаждаться жизнью, он не мешал мне скучать в
одиночестве.
Как я и предполагала, заняться в этой
дыре было решительно нечем. С тоски я даже принялась по памяти
чертить схемы боевых заклинаний. Часами просиживала на крыльце дома
и заостренной палочкой чертила на запекшейся, будто корка, земле
формулы: количество необходимой энергии, вектор приложения силы,
продолжительность воздействия. Экзамен я сдала на отлично, но
повторение — мать учения.
— Геометрия заклятия «воздушная
стрела», — бормотала я себе под нос, по обыкновению расположившись
на нижней ступеньке. — Жест… Так. Большой палец правой руки прижат
к ладони, указательный вытянут по направлению к объекту…
Я прервалась из-за того, что рот
наполнился слюной: откуда-то потянуло ароматом жареного мяса. Как
же есть хочется!
Перед отъездом я отправила все
накопленные деньги до последней монетки тетке Жилде, сестре отца.
Она согласилась приютить мою сестренку Дженну, пока я учусь в
Академии. Мы договорились, что я каждый месяц стану присылать
деньги на ее содержание, вот только с каждым месяцем запросы
тетушки росли. «Я пожилая немощная женщина, — жаловалась она в
письмах. — Не знаю уж, справлюсь ли. Ест племянница немало, обувь
на ней горит, из одежды повырастала. А уж что начнется, когда
Дженна станет подростком, и подумать страшно. Не серчай, Габриэла,
или ты будешь присылать больше, или придется отдать эту неслушницу
в приют».