— Не вижу ничего зашква… то есть недостойного в поиске котиков.
А зачем ты используешь такую лексику, Борис Сергеевич? Бабки,
ворочать делами, лохи... Ты же был СЕО в бигфарме. Зачем этот закос
под братка из девяностых?
Рязанцев криво усмехается:
— Молод ты, Саня. Жизни этой паскудной еще не хлебнул полной
чашей. Как говорил один умный римлянин, «времена меняются, и мы
меняемся вместе с ними». В СССР мы были комсомольцы-добровольцы,
строили коммунизм вперед и с песней. Пришли девяностые — в пацаны
подались, чисто конкретно. Настала эпоха стабильности — возглавили
концерны и холдинги: новая этика, социальная ответственность,
борьба с дискриминацией, вся эта хрень. Вернулись волчьи времена —
снова стали волками. А правда всегда одна, Саня: сильный жрет
слабых. Ты каким хочешь быть, слабым или сильным?
— Меня вполне устраивает остаться самим собой.
Может, однажды у меня появятся дети; не хочу, чтоб они ехали
крышей от ненависти ко мне. Никакие деньги, никакой статус, никакая
власть того не стоят. Вслух, конечно, этого не говорю — инстинкт
самосохранения бдит.
— Как знаешь, — Рязанцев пожимает плечами. — Насильно мил не
будешь. Что же мне с тобой делать, Саня? Денег моих ты не хочешь. В
дело со мной войти не хочешь. А в долгу оставаться мне западло. Что
мне для тебя сделать, прежде чем отпустить на все четыре
стороны?
Собираюсь, как перед прыжком в холодную воду:
— Ты знаешь что-нибудь о свободных от Дара?
Рязанцев несколько долгих секунд смотрит на меня, не мигая,
потом с неожиданной для его комплекции легкостью встает из
глубокого кресла:
— А поехали. Тут недалеко.
За руль черного Бентли — так вот что у них теперь вместо мерсов
— Рязанцев садится сам. Выезжаем в темноту вдвоем. Это слегка
успокаивает. Если бы за мой вопрос меня полагалось пристрелить —
взял бы своих пацанов.
Рязанцев не выключает дальний свет — проблемы едущих навстречу его не волнуют.
Сворачиваем на грунтовку в заросшие высокой травой поля. Напрягаю
силу воли, чтобы не лезть с вопросами — так я выдам, что
нервничаю.
Едем вдоль мощного кирпичного забора — такой же окружает имение
самого Рязанцева. Но здесь ворота распахнуты, створка висит на
одной петле. Рязанцев ведет Бентли прямо между створками — ржавое
железо скрежещет о бока. Через заброшенный сад подъезжаем к куче
обгорелых обломков. В свете фар видно, что от особняка осталось
только несколько черных от копоти стен.