Пока он занимался камином, на крыльце послышались шаги, и в гостиную вошла Нина. Не здороваясь, она скинула с себя ветровку, обувь и присела на кресло перед камином.
- Чай будешь? - спросил осторожно Михаил. Женщина кивнула.
Он молча налил большую кружку свежезаваренного чая и пододвинул к креслу журнальный столик, чуть позже добавил туда две тарелки готовой еды, хлеб и столовые приборы. Они молча ели, затем он все-таки решился:
- И как жить будем, Ниночка?
- Как? - она повернула к нему лицо, запавшие глубоко глаза болезненно горели. – Ну а как нам жить после всего этого?
- С чистого листа. Былого не вернешь, а жизнь продолжается.
- Да, жизнь продолжается, - согласилась она, потом уронила чашку на стол и разревелась, глухие рыдания сотрясали женщину, плечи дергались от всхлипов. Михаил сразу оказался рядом и крепко обнял жену, и неожиданно для себя сам заплакал навзрыд. Таких бурных слез не было у него с похорон матери. Они сидели рядом и чувствовали, что вместе со слезами уходит все черное и злое, засевшее намедни в их души. Минут через десять успокоившиеся, они просто сидели рядом, крепко обнявшись, как будто боялись потерять друг друга навсегда.
Михаил предложил что-нибудь выпить, и они оба дружно выбрали обычную водку. Бойкич покопался в кладовке и нашел подаренную кем-то бутылку кристалловской «Столичной». Сам он водку не любил и пил сей напиток редко. Махнув по полстакана горькой, они закусили огурчиками из банки, потом начали разговаривать.
- Какой вчера был ужас, Миша! Понесли раненых, и сразу много! Юрку привезли, кисть болтается, сам бледный, а все шутить пытается. Его Ингвар из-под огня вытащил, говорит из какого-то бардака их обстреляли. Это что такое?
- Бронемашина такая. Попал бедный Юрка, но наши, вроде как, все живые?
- Да, под конец Толика Рыбаков привезли, пуля по шее чиркнула, я зашивала. Шрам будет глубокий, еще бы сантиметр и все, - она неожиданно замолчала. – Налей, Миш, еще.
Они выпили, водка огненным шаром падала в желудок, но совершенно не пьянила. Только вытянутые в струну нервы немного разжались.
- Но самое страшное, – Нина снова заплакала, - когда детей привезли. Девочку лет четырнадцати принесли прямо в операционную, умерла у Николая на столе. Боже, как он ругался! Никогда от него слова матерного не слышала, а тут… Еле успокоили, думали, грохнется в обморок.