А холодно было, ветер на реке, волны серы – громадны… Убяжали, значит. Но захворал Макар в путях, еле до места етого добрались, где спрятал он все… «Больно» да «больно», – за живот хватается. Промучился так он днев трое, аж синий весь стал. А тут, батюшки мои, снег белай сверху посыпал – немоготно вовсе. Что делать – то? Еда у нас вышла вся, и зима наступает. «Ладно, – решился он тут. – Стреляй, голубушка, прямочко в серце, ведь так и так помирать. Не могу уж боле терпеть, хоть без мук умру от рук твоих, жениных». А я не хотела етого, всю ночь проплакала, апосля – то, утречком, того… застрелила его – уважила, и прямонька там, под обрывом и закопала его, грешного. А все что было у него припрятано, добро – то сто, взяла у него… Ящик – то етот с собой прихватила. Так вот, милок, получилось. – Тут она тяжело вздохнула, отвернулась.
– Ящик? – не понял я. – Ну, да… А потом?.. Что дальше – то?
– Вернулася, конешно, домой я – к ребятишкам своим, и вся чо – орная, худая… А там уж меня ждут: «Где была? чего делала?» И заключили меня в милицию, допрашивали. В Олекминске уже ето, куды увезли. Но хорошо, там братец двоюродный мой оказался – Матвей Жжоных, у них в Совете начальством каким – то работал. Так и спаслася.
Она снова потянулась к портрету на комоде, произнесла:
– Вот… сначала он, Василий, кровью истек, а потом вот Макар… А теперь вот, милый, очередь, выходит, моя подошла. Зовет смертушка – то, зовет.
Тут я уловил за дверью какой – то шорох, чей – то сдержанный, глухой кашель: явно, что они подслушивали нас. Ну, да черт с ними! Старуха повернулась снова ко мне и, оскалив в «улыбке» свои гнилые зубы, как – то неприятно, я бы даже сказал – «жадно», посмотрела на меня, попросила:
– Садись – ка, Боренька, поближе, не чурайся меня… Я ведь знаю мысли – то. Садись, садись…
Я послушно придвинулся к ней, уловил носом гнилостный запах изо рта, но пришлось терпеть.
– А скажу тебе, милок, что ты пришел… пришел душу мою грешну облегчить. Плохо грех – то в душе держать, тяжало. Вот ты и спасешь, подможешь мне в етом. А за добро твое, Боренька, хочу перед смертью ящик тебе передать с добром. Вот так – то. Достань – ка его у меня под подушкой… Возьми – ка.
Я не хотел ничего доставать у нее под подушкой, но старуха так властно и жестко посмотрела на меня, что невольно потянулся, сунул руку под голову, вытащил тяжелый ящичек с маленьким замком.