Новость о каком то реабилитационном центре не вызвала особой тревоги. Он знал что, не смотря на всего шалости, не отец да-к мать пойдет на уступки и греться на сибирском солнышке ему придется не долго. Да и в конце концов, не в лес же он дикий едет и там найдет свое маленькое удовольствие и желающих на нем заработать.
Как же он ошибался…. Джип уже почти три часа трясло на старой разбитой проселочной дороге среди вековых елей и сосен. Голова разрывалась от боли и дикой ломки. Казалось кости вот-вот прорвут кожу, а глаза лопнут от напряжения. Охранники, поначалу останавливавшие машину, когда он начинал блевать, уже не сбавляли скорость и содержимое желудка, превратившееся уже в желчь, лилось в обычную майку-пакет. Папашка строго настрого наказал следить за сыном и не жалеть и охранники, получившие полномочия, теперь вволю отрывались на избалованном мальчике. Не жалея сил на подзатыльники и отпущение матерных комментариев. Вскоре впереди стала видна какая то деревня… Вернее так показалось. На самом же деле это больше напоминало средневековую усадьбу с колючей проволокой над оградой из заостренных деревянных столбов. И ворота открыли не менее могучие парни с богатырским телосложением. Передав Романа с рук на руки, охранники прыгнули в машину и исчезли из вида.
Да, отношение к пациентам в этом элитном оздоровительном «санатории» оказалось совсем не таким, к какому привык Роман. Пациентов оказалось немного и на золотых мальчиков они совсем не были похожи. Скорее на колхозников, вернувшихся с поля. Лишь несколько, по-видимому таких же новичков, еще сохранили следы солярия и маникюра. Когда скрючившись от новой порции ломки, он заблевал пол сопровождая это утробными криками, вместо помощи от принимающих его, лишь отдаленно напоминающих врачей, последовал внезапный удар и Роман оказался на полу, а следом в лицо полетела грязная вонючая тряпка, с требованием убрать за собой. В этот раз ему не помогли ни его статус, ни угрозы… Они даже не купились на золотые горы, которые он им сулил хотя бы за грамм. Когда он в новой вспышке гнева откинул тряпку двое здоровенных детин отправили его в глубокий нокаут.
Первые дни он провел привязанным за руки и за ноги к деревянной скамье, а весь персонал оказался не хуже папиных охранников. Никогда еще Роман не чувствовал себя так плохо. Кости выворачивало так, что темнело в глазах, он выл, кричал, пытался вырваться из ремней, но руки прикрутили намертво. Иглы капельниц казалось, прожигали руки и он бился в новом приступе ярости отчаяния и боли. Но никто не приходил. Его не отвязывали даже сходить в туалет. Медперсонал появлялся лишь сменить капельницу. Раз в сутки они ставили укол. Один. Боль ненадолго отступала и, со слезами облегчения, он часами смотрел то на глазок камеры, то на потолок, который к концу третьего дня он тоже начал ненавидеть. Он передумал множество вариантов побега, уже давно его мозг не работал так лихорадочно, но стоило вернуться боли, дикому желанию вдохнуть кокс и забыться, как он снова превращался в полугнилой овощ. На четвертый день, когда Роман, наконец, только-только смог заснуть пришла целая группа: пара медиков и несколько крупных парней. Они отстегнули ремни, оставившие на руках фиолетовые вмятины, и поставили перед ним чашку с чем-то отдаленно напоминающим кашу, а в углу ведро с водой и тряпкой. С трудом подавив амбиции и злость Роман попросил позвонить его отцу, на что получил в ответ лишь недобрую ухмылку и приказ жрать. Ему все больше казалось, что это какая-то злая нелепая шутка, иногда даже казалось что это все не по-настоящему. Скоро он проснется и все закончится. Никто не смел так поступать с сыном самого Орлова. Никто. И схватив чашку он швырнул ее в стену. Аппетит за прошедшие дни успел вернуться, но есть это он не собирался. И удушающий запах его собственных испражнений, пропитавших скамью, его самого напрочь отбивал желание есть. К концу дня крепкие ребята вернулись, заставляя отмыть скамью, а заодно и самого себя. После нескольких ударов дубинками он сдался, поверив в реальность происходящего и, в ярости сжав зубы, все же принялся оттирать скамью, с трудом сдерживая позывы к рвоте. Он же оттирал и кашу со стены. Он даже попытался просить разрешить душ, но вместо этого его только облили из ведра ледяной водой. На пятый день он все-таки сдался и съел содержимое чашки, которое вдруг показалось таким вкусным.