Еще не рассвело, а мы уже хоронились за трубами строений Городецкого острова, против Петровского моста.
– Чего волосы запудрил? Лучше бы нарумянился – краше в гроб кладут, – заметил, зевая, Омега.
Я не отвечал ему – не до того мне было, и не сразу взял в толк о какой «пудре» идет речь – в одну ночь пряди на моих висках поседели.
– А нам самим снаряды не повредят? – шептал встревоженно Герман, – Близко же! Это какие, с паралитическим действием? А точно не лучевые? Мне лучевые нельзя! Это СВЧ? Мне любой ожоговый эффект противопоказан! Тут меньше ста метров, достанется же!
– Отвяжешься ты когда-нибудь? Сто раз сказал – обычные слезоточивые.
– А если…
– Замолчи уже! Твое дело не хитрое, знай стреляй куда прикажу. Вчера все отработали, нет опять заладил!
Герман демонстративно отвернулся и замолчал, но недолго.
– Если я замечу, что втянут в действия, угрожающие моему здоровью, я отказываюсь от всякого сотрудничества! Я приехал сюда для лечения, а не для проведения противоправных актов!
Омега не отвечает, держит под прицелом мост, перекинутый с острова на материк. Он ещё пуст, но несколько верховых ожидают на берегу появления осуждённых – сопровождать до площади. Их посадка в седле, выправка, пудреные косицы париков, мундиры – всё потрясает Омегу и у него вырывается сдержанный возглас восхищения:
– Вот уроды!
Скоро и ещё небольшой отряд «уродов» в десяток солдат приходит к мосту. Офицер расставляет их в цепь.
– Как выглядит объект?
На меня вдруг напал страх. Портреты портретами, а вдруг я её не узнаю? Осуждённых пятеро, точно ли её выведут первую?
– У ней рот будет завязан.
А сам принял уж совсем нелепую мысль: «что если нет»?
Напрасно я сомневался. Осуждённых нельзя ещё было разглядеть хорошенько, а я уже увидал её. Узнал бы не из пяти – из пятидесяти, пятисот! Сострадание, гнев, преданность охватили меня столь неудержимо, что я едва мог оставаться на месте.
– Глянь – она?
Омега протягивал винтовку.
– Между первыми конвойными.
– Длинным и курносым?
– Да, – отвечал я, с ненавистью пожирая глазами курносого следователя Лизаветы Романовны, которого тотчас узнал по портретам.
– Скорее, Омега! Она истечёт кровью!
– Спустишься – освобожу из-под толстого белую кобылу. Мы с Германом прикроем. Завозишься – дрянь дело выйдет. Пошёл!
Всё произошло одной минутой. Пули Омеги бесшумно уложили и длинного, и курносого. Я не завозился и в тот же миг заступил их место подле Лизаветы Романовны. В то время, как солдаты, пораженные необычайным событием, тёрли залитые слезами глаза, я скакал к осиновой роще. Несколько небывало раскатистых выстрелов – не иначе из кремневого ружья, послышались за моею спиной. Омега опередил меня, он уже в кабине. А где же Герман?