В раздевалке было шумно: у бесконечных рядов железных шкафчиков в сырой полутьме толкались, грубо шутили, громко хохотали и лязгали стальными конечностями полуголые шкафообразные Железные дровосеки. Это был единственный момент, когда заступающая смена имела возможность пообщаться с теми, кто уходил на выходной. Штурмовики надевали тяжёлую чёрную броню и царапали подошвами тяжёлых ботинок каменную плитку пола.
– О, здорово! – поприветствовал меня один из бойцов: выше на голову, с широченной челюстью и светлыми мягкими локонами младенца. – Это мы с тобой полетим?
– Ага, – я пожал ладони размером с совковую лопату: ему и остальным штурмовикам. – Скоро увидимся!
Поднявшись по длинной лестнице, где лампочки горели через одну, я очутился в арсенале.
– Чего изволите? – Фёдорыч, эдакий благообразный старичок-боровичок, меня узнал и заулыбался. Он стоял за деревянной стойкой, как на обыкновенном армейском вещевом складе, и, если бы я не знал, что у нашего старшины медалей до пупа и в теле железа больше, чем плоти, это показалось бы мне вопиющим нарушением правил безопасности, учитывая то, какие сокровища хранились за его спиной.
– Давай-ка мне «троечку», – назвал я номер класса брони.
– А может, «четвёрочку»? Сектанты вас там не плюшками кормить будут.
Я задумался и вспомнил «четвёрочку» – бронежилет с воротником, наплечниками и паховой пластиной, шлем, как у скафандра, щитки на руках и ногах, кевлар вместо ткани – практически скафандр.
– Нет, всё-таки давай «троечку».
– Ну, как знаешь, – поджал губы Фёдорыч и, пошевелив усами, полез куда-то под стойку.
Мне стало неудобно, что я пренебрёг его советом.
– Всё нормально будет. Я же и так бронированный.
– Бронированный не бронированный, а в туннеле всякое может быть. Газы, электричество, растяжки. Да и стрелять будут в упор, – я слушал ворчание завхоза и вспоминал того, кто недавно стал убийцей депутата.
Как его фамилия? Забыл уже, чёрт. Наверное, он был таким же. Прежнее поколение, родившееся во время войны и не заставшее мирного времени, вовсю хлебнуло лиха, но это сделало их не злыми, а наоборот. Те немногие окопники, кто уцелел в пекле Величайшей Отечественной войны, были добрыми. Очень добрыми. Ценили жизнь – каждый момент – и любили её беззаветно, какой бы она ни была.
– Чего ты? – Фёдорыч вырвал меня из размышлений. – Лицо у тебя какое-то…