Похоже, выбора не остаётся. Да,
конечно, скорее всего мои новые друзья сочтут меня за сумасшедшую и
покрутят пальцем у виска. Может быть даже, наша дружба с ними и
вовсе закончится, но я больше не могу держать это всё в себе. Иначе
со дня на день меня разорвёт.
Повернувшись так, чтобы видеть
одновременно и Яшку, крутящего учебник под всевозможными углами, и
Лизку, обновляющую подводкой стрелки в уголках глаз, я неуверенно
начала:
– Ребят, мне надо вам кое‑что
рассказать…
Яшка захлопнул бестолковую книгу, а
Лизка – карманное зеркальце. Оба уставились на меня. Сердце,
предвкушая приближение чего‑то неотвратимого, забилось
быстро‑быстро, сковав горло:
– В ночь перед первым сентября я
видела кое‑что очень, очень страшное! – прошептала я. – То, чего не
должна была видеть, понимаете?.. Это связано с одним из наших
преподавателей, и я не могу понять, как мне теперь поступить…
Хлопнула дверь. Неужели философ
вернулся и в этот раз, ради разнообразия, вошёл в аудиторию как все
нормальные люди?.. Обернувшись на шум, я замерла.
– Вениамин Валерьянович, не
тревожьтесь, я надолго вам не помешаю, – разнёсся по залу холодный,
глубокий голос, который вот уже двое суток не давал мне покоя и во
сне, и наяву. Пауза. Потом спокойное. – О, какое чудесное
совпадение, он тоже мне не помешает.
Поднявшись на кафедру, Чернов
поправил галстук. Звякнула висящая поверх серебряная цепь.
– Уважаемые студенты первого курса, у
меня для вас пренеприятнейшее организационное сообщение. Теперь мы
с вами будем видеться чаще.
Кажется, в этот момент я не просто
перестала дышать – у меня даже пульс остановился!
Взяв мел, скрипач без смущения начал
что‑то писать рядом с остатками детородного органа. Мой взгляд
скользнул по его затылку. По туго затянутому медицинской резинкой
пепельному хвосту. По мочке уха с серьгой, на которой качался
перевёрнутый католический крест. Ниже на шее, под воротом рубашки,
у него пряталась круглая татуировка. Сейчас я видела только малую
её половину – контур и острые верхушки каких‑то то ли знаков, то ли
букв.
Прищурившись, я попыталась
«достроить» в воображении недостающую часть рисунка, но Чернов едва
заметно передёрнулся и провёл рукой по шее, расплющивая и сбрасывая
мой взгляд, как назойливого комара. А потом и вовсе повернулся к
залу, демонстрируя написанное на доске.