Пароход тем временем ожил. Забегали
по палубе матросы, машина застучала, сотрясая корпус мелкой дрожью.
Судно дало ход, проползло около полукилометра и снова замерло.
Матросы под руководством зычно ругающегося на «эсперанто» боцмана
принялись крепить швартовые концы к большой, склёпанной из железных
листов бочке, покачивающейся на волнах. Одновременно с правого
борта спустили шлюпку, и вслед за гребцами в неё спустился давешний
тип в хэмингуэевском свитере. Капитан с мостика помахал ему рукой,
коротко, прощально квакнул гудок, и шлюпка, отвалив от борта,
полетела, подгоняемая ударами четырёх вёсел.
- Рамон, ты куды подився? – заорали
за спиной, добавив сочный матерный оборот. - Ходи сюды, треба на
чорножопых у трюмах подивитися – подохли вже, чи ще ни?
«Рамон» - это имя значилось у Романа
в «краснокрестном» аусвайсе. «Си, амигос!» - крикнул он, и порысил
на зов. Ссориться с вооружёнными до зубов, явно недовольными жизнью
украинцами (им, судя по помятым физиономиям, крепко досталось во
время недавнего светопреставления) не стоило.
Но, как бы скверно им не пришлось
самим бандитам – это были сущие цветочки в сравнении с тем, что
пришлось испытать запертым в трюмах беженцам. Стоило распахнуть
крышки люков – и наружу, отравляя чистый морской воздух, хлынули
густая вонь, запахи нечистот и рвотных масс. И звуки - крики,
рыдания, мольбы истерзанных заточением в поистине нечеловеческих
условиях людей.
Испытание теснотой, духотой, качкой
выдержали не все – в первом трюме умерло двое, во втором насчитали
четыре трупа. пленников не выдержали ужасных условий заточения и
скончались. Роман ждал, что умерших без затей выбросят за борт, но
нет – бандиты сбросили в люки холщовые мешки и потребовали зашить в
них тела – после чего запихнуть их поглубже прямо там, в трюмах, а
если кто вздумает протестовать - то мертвецов прибавится. Угроза
сопровождалась помахиванием автоматным стволом, так что
протестующих не нашлось. Роман же сделал вывод, что бандиты не
решились вытаскивать трупы на палубу – видимо, не хотели, чтобы эти
действия заметили с лодок, так и шныряющих вокруг парохода.
Кроме шестерых умерших пострадало ещё
десятка полтора пленников – от качки, толчков, ударов, швырявших
несчастных в темноте о стены, об углы дощатых нар, сколоченных в
трюмах, калеча, ломая кости… Теперь они умоляли помочь, дать хотя
бы бинты, чистую воду, и Роман вместе с бандитами принялся таскать
и спускать в люки пятилитровые пластиковые бутыли с водой –
содержимое их было мутное, нечистое, точно не из супермаркетов – и
кирпичи серого, скверно пропечённого хлеба. К хлебу добавили
десяток банок консервов; на недоумённый вопрос – «как же они их
будут открывать?» – последовало вполне ожидаемое «жрать захочут –
видкриють». Спрашивал Роман по-английски, с вкраплениями испанских
слов – меньше всего ему хотелось быть сейчас изобличённым. Это,
впрочем, было мало вероятно – бандиты, разобравшись с пленниками,
уползли в тень надстройки, расселись на раскладных стульях и стали
откупоривать банки с пивом.