- Ты что совсем дура?! – Элизабет даже вскочила с дивана и в
раздражении подошла к окну. – Сама решила расстаться с Алексом?!
Решила променять его на какого-то Голдберга?!
- Нет, не променять, - Ленская замотала головой. – Но ты права:
я была дурой. Только сейчас начинаю это понимать. Мне не хватило
терпения всякий раз долго ждать Сашу. Это очень-очень трудно и
хотела оборвать свои мучения. Правда тогда я еще не думала, что
может все повернуться много хуже, - заламывая руки, Ленская
хрустнула пальцами. На лице ее отразилось страдание и это вовсе не
было актерской игрой.
- Теперь для тебя «Саша» это? – Элизабет выдвинула приоткрытый
ящик тумбочки и достала дилдо, который случайно заметила там.
Похлопывая им по ладони, продолжила: - Или все-таки Голдберг взял
тебя?
Ленская не успела ответить. Послышались торопливые шаги, дверь
распахнулась на пороге появился Артур Голдберг.
- Пожалуйста, не мучай так себя! – попросил Евклид Иванович,
морща лицо и глядя на дочь с состраданием. – И подумай, может лучше
переехать ко мне. Талия, хотя бы на время! Поживи у меня, пока не
вернется Мышкин! - говоря это барон знал, что Мышкин вернется очень
не скоро, если вернется вообще. Целители, академические врачи и
жрецы Асклепия по-прежнему будут делать вид, что пытаются его хоть
как-то поставить на ноги, но Синорин из дома врачующего бога
сказал, что князю не поможет уже ничто. И это было приговором
свыше, потому как барон Евстафьев знал, что более авторитетных
людей среди целителей нет. Евклид Иванович не хотел доносить эти
слова до дочери. Как мог, он пытался поддерживать в ней веру в
выздоровление жениха.
- Я никуда не поеду, пап. Не надо меня уговаривать, - Талия
отвернулась, глядя на картину, висевшую на стене. На ней была
изображена Печаль: женщина с изможденным лицом в рваной темно-серой
одежде, бредущая куда-то в беспросветном тумане. Баронесса знала,
что эту картину написал тот, прежний князь Мышкин, от которого
осталось лишь тело. Конечно, ее Родерик не имел к столь мрачному
полотну никакого отношения. И прежде, до того, как сломалась их
жизнь, Талия Евклидовна хотела избавиться от этого жуткого
художества – так неприятно было ей на него смотреть. Но теперь
что-то всерьез сломалось в самой баронессе: она начала рассуждать
иначе; ее больше не тянуло к былой праздности, а воспоминания о
своих прежних шалостях вызывали лишь горькое сожаление, словно все
это совершала не она. Особо ей было за воровство денег в банке и
то, как она бездушно обходилось с отцом. Картину, названную ей же
«Печаль», Талия не выкинула. Баронесса выбрала для нее темный с
тусклыми вкраплениями золота багет и распорядилась повесить в своих
покоях на самом видном месте. Решила для себя, что картина будет
висеть там, пока князь не поправится, не войдет в ее покои на своих
ногах. При этом Талия знала, что этого может не случится никогда,
потому как боги жутко разгневались на нее.