Но здесь же и барышни, нарядные и не думающие, кажется, ни о
какой войне! Щебечущие с подружками, флиртующие с кавалерами…
… и какая там война, какие бомбы!
Гулко ахнул снаряд мортиры, попав в цель, и дом неподалёку
осыпался, не выдержав веса упавшей с неба многопудовой чугунины, а
потом ахнуло ещё раз, изнутри, и дом сложился, рассыпался…
- Да что ты мечешься как заяц! – отпихнулся от Ваньки продавец
сбитня, ведущий себя так, будто не произошло ничего.
- Сбитень! – заорал он, сам похожий на самовар, с такой же
пузатенькой, низенькой фигурой и медно-багровой щекастой
физиономией, - Горячий сбитень!
А дом уже разбирают солдаты, и один из офицеров уже занимается
спасательной операцией…
… и девушка в розовом платьице, запнувшись, быть может, на миг,
перепрыгнула через воронку и продолжила тот важный женский разговор
с подружками, прервать который не может даже обстрел!
- Пужливый какой, - небрежно отозвалась о Ваньке разбитная
бабёнка, торгующая здесь пирожками невесть с чем, и тут же,
отвернувшись от него и забыв, заговорила с товаркой, не забывая
время от времени оглашать окрестности чаячьими призывными
воплями.
Ванька, заалев ушами, поспешил прочь, и ему казалось, будто
решительно все глядят ему, осуждающе, вслед, хотя на самом деле,
никому до него и дела нет…
Обходя то груду булыжника, то воронки или повозки, приходится
иногда возвращаться назад или обходить препятствие проулками.
Впрочем, наткнувшись раз на группу шалых матросов, опасно, по его
мнению, оживлённых, и способных пожаловать в рыло на раз-два, а то
и одолжить, без возврату и желания на то одалживателя, на табачок и
прочие матросские нехитрые нужды, в переулки Ванька больше не
совался.
Вскоре показался большой, римского образца дом, с римскими же
цифрами и лепниной на фасаде, изрядно подпорченном следами снарядов
и огнём. Перед домом толпа народа, среди которых и купцы, и
какие-то, очевидно, мастеровые, и офицеры.
Последние часто имеют вид просительный, жалкий, или же
фаталистический, смирившийся. Некоторые, впрочем, свирепо раздувают
ноздри, и, сняв перчатку с одной руки, с оттяжкой бьют себя по
другой, представляя, наверное, физиономию одного из интендантского
племени.
Как этот просительный вид и неумение отстоять своё, притом то,
от чего напрямую зависит жизнь как самого офицера, так и солдат во
вверенном ему подразделении, сочетается со штыковыми, с терпеливым
стоянием под бомбами, с ежедневной и ежечасной опасностью, Ванька
понимает плохо. Но он, несмотря на память, доставшуюся от
реципиента в полном объёме, многого не понимает…