Мартиша,
разогревая его интерес, выждала паузу и, перейдя на еле слышный
шёпот, заговорила. И от того, что она предлагала, казалось, волосы
на голове поседеют повторно, и ни один аллийский косметолог уже не
поможет. Все говорила и говорила, не оправдываясь — заваливая
фактами возможных последствий, не забывая сделать акценты на
возможных «за» и «против». «За», конечно же, перевешивали. Да, дело
могло выгореть и подарить всем, не только Империи, пятнадцать или
даже двадцать лет мира. Но и риск был велик.
Когда Мартиша
закончила говорить, Лисард зашевелился на кровати, потом вовсе
проснулся и резко сел. Затравленно огляделся по сторонам и, увидев
взрослых, быстро отодвинулся к спинке и спрятал руки за
спиной.
— Ва… ва… Ваше
Величество!..
— Просто папа, —
мягко, но решительно остановил его Годжи, — или хотя бы
отец.
— Папа, — нехотя
выговорил Лисард, стараясь больше не заикаться. — Я… я, — попытался
он что-то сказать — видимо, оправдаться, но потом собрался и
выпалил: — Жаклин сказала, что Пант мерзкий, а я дернул ее за
косичку. А она обещала пожаловаться Ванессе. А я назвал ее дурой.
Жаклин, а не Ванессу. А она… — мальчик замолчал, силясь вспомнить,
что же было потом.
Его тело била
мелкая дрожь, а в глазах стояли слезы. У Годжи от жалости к сыну и
ненависти к себе сжалось сердце, он поднял пытающегося отпираться
мальчика на руки и прижал к себе. Лисард заплакал, уткнувшись ему в
плечо, и нерешительно обнял в ответ.
— Тише, —
успокаивал его Годжи, поглаживая по спине. — Тише. Все хорошо, — он
повернулся к Мартише и кивнул, поймав ее вопросительный взгляд,
затем продолжил: — Тебя не накажут. А Жаклин можешь хоть все волосы
выдернуть. Я разрешаю.
Услышав последнее,
Мартиша звонко рассмеялась, потом подошла к ним и, поцеловав на
прощанье мальчика в щеку, сказала:
— Держи в тайне,
что Лисард пришел в себя, — Годжи снова кивнул, крепче прижав к
себе сына. — Когда подготовка завершится, я пришлю своего
секретаря. И еще: Ноксу лучше не знать о нашем договоре хотя бы
какое-то время. Твой брат плохо притворяется.
Она подняла руку
со сжатыми в кулак пальцами в жесте прощания и скрылась за дверью,
а Годжи продолжил укачивать сына на руках, хотя тот уже перестал
реветь. Он боялся, что успокоившийся Лисард начнет задавать
вопросы, особенно те, на которые отвечать не хотелось. О той же
Ванессе или, что хуже, о матери. Но мальчик молчал, лишь время от
времени шмыгая носом.