Этот рык посылает по телу дрожь.
— Ничего такого. Всего лишь твое белье приправила красным перцем.
— Ах ты ж,! — воет опекун и берет меня на буксир.
Тащит меня на второй этаж, а я не успеваю ногами переставлять, чуть ли не висну на нем.
— Куда ты меня прешь?
— Допрыгалась, коза, — затаскивает меня в свою комнату и швыряет на кровать.
— Эй, — пытаюсь встать, пока Тимофей отвлекается и роется в тумбочке.
Достает галстук и снова пихает меня на кровать, задирает руки над головой, а до меня доходит, что он собирается сделать.
— Эй, отпусти меня, — пищу я и дергаюсь, пытаясь скинуть эту тушу с себя.
Тимофей нависает надо мной, и наши носы соприкасаются. Смотрю в его синие глаза, налитые бешенством и злостью, и сглатываю тугой ком в горле.
— Вот уж хрен. Полежи, пока я буду думать, как тебя в этот раз наказывать.
— Да ты в своем уме?!
Тимофей привязывает меня к изголовью и встает. Дергаюсь, проверяя, насколько крепко он меня связал, и рычу от злости. Там все на узлах! Мне не выпутаться.
А он молча берет полотенце и заходит в другую комнату.
— Эй, ты куда? А ну-ка вернись! — ору, дергая руками, но боль от галстука заставляет меня замереть.
Шумно выдыхаю.
Ну вот, блин, дошутилась, дура!
Прислушиваюсь к себе и понимаю, что страха нет. Уверена, что ничего страшного он со мной не сделает. Ну что он может? Снова отшлепать? Так это уже пройдено.
Окончательно успокаиваюсь к тому времени, как Тимофей выходит, и, судя по тому, что на нем ничего, кроме полотенца, обернувшего бедра, нет, он смывал с себя перец.
Тимофей замирает у кровати и окидывает меня потемневшим взглядом, а я от волнения облизываю пересохшие губы, и тут же его взгляд поднимается к моему рту.
А я пытаюсь успокоить ускорившийся пульс. Я вижу капельки, которые стекают по его груди и очерчивают каждый кубик накаченного пресса. Он стискивает кулаки, и становится отчетливо видна каждая мышца на его руках.
Внизу моего живота становится горячо, пока я пытаюсь дышать.
— И что же с тобой сделать?..
Его оскал заставляет меня задрожать. Ну точно хищник, который поймал свою жертву и не отпустит, пока не удовлетворит свои потребности.
— Отпустить? — хриплю и морщусь.
Все попытки взять себя в руки трещат по швам. Мое тело меня не слушается, а глаза жадно изучают тело Тимофея. Окончательно добивает мой самоконтроль та самая татуировка, которую я видела под намокшей рубашкой.