Я снова губы. Все еще кровит, и во рту солоно. Хорошо, что зуб
не шатается.
— Я не считаю, что семнадцать тысяч за ссадину — это проигрыш.
Считай, будто мне заплатили за слитый бой.
— Не думал стать щипачом на постоянной основе? — снова
предлагает Олег. — У тебя талант.
Я видел людей, которые занимались «этим» на постоянной основе.
Правда, в конце-концов все они уезжали в зарешеченном ПАЗике в
СИЗО.
Кошелек с картой и правами кладу рядом с мусоркой. Трогаю скулу
— та тоже болит. И когда достать успел?
— Не хочу заниматься этим постоянно… Ладно, пойду пока домой,
приведу себя в порядок.
На то, чтобы обработать губу хлоргексидином и жирной
антибактериальной мазью, ушло минут пять. Скула вроде не опухла,
хотя при надавливании пальцем пульсировала болью. Ну и ладно.
Ухожу в свою комнату, падаю на кровать.
Значит, с квартирой решено — хватит снять какую-нибудь однушку,
если кто-то все еще сдает без залога. Но придется зарабатывать на
второй месяц проживания, на еду и одежду. Устроиться в мастерской,
или поискать работу получше?
Мои размышления прервала открывшаяся дверь комнаты. На пороге
стояла мачеха — лохматая женщина сорока трех лет, в потрепанном
старом халате, доходящем до коленей. Я был бы рад, если бы халат
доходил до пола и укрывал худые ноги с выпирающими узловатыми
венами.
Новая жена отца ненавидела меня лютой ненавистью. Не шучу, ее
действительно едва ли не дрожь била в моем присутствии. Думаю, не в
первую очередь потому, что ребенка у нее с отцом завести не вышло,
а я у него был, и моих родов она отменить не могла. Спорю на сотню,
что и сейчас мачеха найдет, к чему прикопаться.
— Хоть бы в комнате убрался, позорище, — привычно процедила она.
А потом пригляделась. — Ля! Уже где-то подраться успел?!
Я всегда был позорищем в ее глазах. Я слушал позорную музыку,
мои вкусы в одежде были недостаточно хорошими, а порядок в комнате
был недостаточно порядочным. Серьезно — все вещи на своих местах,
пыли нет. Чего еще ей нужно?
Такое ощущение, что мачеха всегда рядом, чтобы запомнить мои
ошибки. Стоит зазвенеть тарелкой о тарелку, или не дай бог —
разбить что-то, и эта женщина уже в шаге от тебя: нависает над
тобой, орет чтобы был аккуратнее. Или заводится сильнее — кричит,
что я всего лишь паразит, который высасывает из нее деньги, нервы и
душу, а когда слов не хватает, под руку идет ремень отца,
скрученное мокрое полотенце, шнур от мультиварки и десятки других
вещей, весьма удобных для избиения подростков. Такое отношение
продолжалось до семнадцати лет, но потом я взбесился и отобрал у
нее шнур, содрав кожу с ее ладони, вокруг которой она этот шнур и
обмотала. Больше она меня бить не пыталась.