Гитлер и Гитлер - страница 3

Шрифт
Интервал


Парикмахер. Да, мой фюрер.

Гитлер. У мужчины должны быть аккуратные, небольшие усы… Мужчина с большими усами – большими, нестрижеными!.. – такое вообще можно встретить только у азиатов, – у представителей отсталых наций, неоплодотворенных культурой… Славянские бороды, азиатские усы!.. Это многое может сказать о человеке – когда он позволяет растительности на своем лице пребывать в диком, первобытном состоянии… Усы не должны мешать человеку, мужчине говорить; высказывать свои мысли… Человек с большими, разросшимися усами не может говорить. Усы должны мешать ему… Отсталые нации никогда не отличались силой суждения. Поэтому – для того, чтобы скрыть этот свой умственный недостаток, чтобы им не пришлось много говорить, – для этого они отращивают большие, длинные усы. Которые закрывают им рот… У Ницше были большие усы… Но Ницше не говорил – ему не приходилось выступать в роли оратора, – он писал книги… У Ницше были длинные, большие усы для того, чтобы они закрывали ему рот – чтобы они не позволяли ему говорить. Чтобы мысль, которая в нем родилась не выходила привычным способом: через рот, губы… Философская мысль – прежде чем, она выльется в нужную форму – должна созреть, родиться внутри мыслителя. Потом он ее запишет на бумаге… Для этого Ницше нужны были большие усы… Я могу посмотреть на твои руки?..

Парикмахер. Да, мой фюрер… Вот они.

Гитлер. Тебе необходимо научиться другой профессии…

Парикмахер. Но зачем, мой фюрер?! Какой?!..

Гитлер. Ты должен выпекать хлеб… Ты будешь выпекать хлеб для солдат, для армии… Посмотри, какие у тебя руки… Разве это руки германца?.. Ты согласен, что у тебя небольшие, слишком… бледные руки… для немца, германца?..

Парикмахер. Да, мой фюрер… Но у меня малокровие. Мне нужно больше фруктов…

Гитлер. Ты будешь делать хлеб. Будешь месить сырое тесто… Работа пекаря требует больших физических усилий… Твои руки разовьются, – станут большими, сильными, твердыми… Или ты должен будешь обучиться маникюру… Завтра ты сможешь сделать мне маникюр?..

Парикмахер. Да, мой фюрер!

Гитлер. Руки должны быть не только сильными. Они должны быть аккуратными, ухоженными… У германских рабочих должны быть широкие, твердые ладони… Но у них не должно быть грязи под ногтями! Ни за что! Никогда!.. (Уходит.)

Парикмахер. Мои руки… Мои руки… – они действительно бледные… Мне стыдно в этом признаться… Мне стыдно признаться в этом даже самому себе. Но… Мой дедушка был словаком… Да – мой дед был словаком. И он называл меня не так, как зовут меня сейчас… Он называл меня не Фриц. Он называл меня Франтишек… Я носил короткие штанишки… Мне казалось, что у меня слишком толстые бедра… У меня, на самом деле, были слишком толстые, жирны бедра… Я завидовал своим ровесникам, – мальчишкам. У которых были нормальные, узкие бедра… Я смотрел на бедра окружавших меня детей и сравнивал… Я так устал от этого! Устал всё время сравнивать… Сравнивать себя и других… Один раз я сделал подлость… Я совершил эту подлость в детстве, – это была маленькая, детская подлость, – но я… Мне это никак не дает покоя!.. У моего друга, Гюнтера, дома был маленький цыпленок, – курочка… Гюнтер любил его, – он играл с ним и приглашал меня к себе в дом – чтобы мы поиграли с этим цыпленком вместе… Мне казалось, что с появлением этого цыпленка между мной и Гюнтером как-то всё разладилось… Мне казалось, что раньше между мной и Гюнтером отношения были совсем другие – намного лучше!.. Мне казалось, что Гюнтер стал относиться к своему цыпленку так же, как он когда-то относился ко мне… И вот однажды… Один раз, когда Гюнтер позвал меня к себе домой и мы стали вместе, вдвоем играть с цыпленком… Мы заставляли его ходить по маленькому самодельному мостику, который мы сделали из школьной линейки… И вот, – когда мы были особенно увлечены этими похождениями цыпленка по узкой линейке, Гюнтера вдруг позвала его мама. Она звала его из другой комнаты. Гюнтер ушел… Я взял цыпленка… У меня были не только крупные ноги, бедра. У меня всегда были крупные, большие руки… Дедушка брал мои руки, мял их, гладил и тихо повторял: «Ты родился сильным человеком, Франтишек!..» Так вот – я взял этого маленького цыпленка, – птичку моего друга Гюнтера… И я сжал его в своих руках!.. Я сжимал его и говорил себе… Вернее, я даже ничего не говорил, – слова сами звучали у меня в голове. Эти слова произносились голосом моего дедушки, словака… Я сжимал горячее, пушистое тельце – которое, как могло, старалось сопротивляться мне, моим большим рукам, – я сжимал, то, что было у меня в руках, и тихо повторял: «У тебя сильные руки, Франтишек!.. У тебя сильные руки…» Когда я разжал руки… в них лежал цыпленок. У него были закрыты глаза. Он был мертв… Я сказал Гюнтеру, что он подавился зернышком, пшеном – которое было рассыпано в углу, рядом с крышечкой от мыльницы, наполненной чистой водой… И тут… Как раз в этот момент в дом Гюнтера и его родителей вошел мой дед… В руке у деда была суковатая палка, покрытая темным лаком… Эту трость он сделал для себя сам, – своими руками… Он вошел и сказал… Я до сих пор не могу об этом вспоминать!.. Он сказал: «Собирайся, Франтишек. Пошли домой…» И вот сейчас я смотрю на свои руки… И мне кажется… Я не понимаю: почему они стали такими бледными?.. Они до сих пор – сильные и большие… Но они… они действительно кажутся мне… бледными… У них под ногтями… грязь!.. Слишком много грязи!.. И они… бледные!.. До ужаса, до… слез… бледные!.. И большие…