Что любой удар судьбы дочка воспримет куда лучше мамы, сумеет пронести сквозь любые невзгоды веру в лучшее и завоюет такое счастье, какое никогда уже не встретить Эйсфере.
Потому что ни один мужчина, будь то смертный или сверх, даже великолепный красавец гент, каких с десяток работало на фабрике, не коснется ее тела. Ни один самец больше не осквернит его. А, значит, у Эйсферы никогда не будет ни мужа, ни любовника.
Но разве это главное условие счастья?
Женщина не знала. Лишь надеялась, что со временем утихнет боль, перестанет отдаваться где–то под ложечкой ужасной резью, заставлять сердце отбивать дикую чечетку неровного пульса. А любовь к дочери заслонит все ненастья прошлых лет, позволит жить ради малышки…
Сильное лекарство
(Ната)
Сколько раз мне доводилось очнуться в спецбольнице полиции сверхов? Столько раз обычный человек к терапевту с простудой не ходил. Разве только какой–нибудь хроник…
Открыла глаза – и вуаля! До боли знакомая обстановка! Почти как домой зашвырнуло! Не приведи бог!
Бело–голубые стены, щадящие неяркие лампы, зеленоватый свет которых заполнял все вокруг… Матово–серые жалюзи на окнах строго охраняли его от вмешательства неугомонного солнца. Однако закатное светило нет–нет да и просовывало между пухлыми лентами золотистые спицы лучей. Лет сорок назад нам крупно не пофартило. Какой–то нобелевский умник на четырехстах страницах диссертации доказал, будто подобное освещение умиротворяет, способствует выздоровлению. Его бы на всю жизнь в эту тоскливую зелень! Глядишь, в следующей диссертации воспевал бы желтый цвет или, на крайний случай, голубой.
Да, Ната, угодила ты в переделку…
Последнее, что помнила, как пыталась эвакуировать раненых из ресторана «Лев», а громыхнувшийся на ногу медведь сломал все планы, вкупе с ногой. Не впервой. Так что ощущения знакомей некуда. Куда деваться, работаю с монстрюгами, для которых человека голыми руками в мелкий винегрет покрошить, что мне – разломить сухую ветку.
Первая волна боли, осатанело вгрызшейся в икроножную мышцу почище иного оборотня, показалась терпимой. Особенно если игнорировать собственный зубовный скрежет, от которого аж передергивало. Я попыталась высвободить ногу из–под недюжинной туши вербера. Расчет был простой – догрести к выходу по–пластунски, а там уж как карта ляжет. Но выяснилось, мой организм имел собственные планы на вечер. Дикая резь ударила по ноге с такой силой, что я зашлась в крике, выпустив несчастных, ценой стольких усилий уже протащенных половину расстояния до спасительных дверей.