* * *
Самолёт, набрав высоту, совершил прощальный круг над городом и направился в сторону Москвы. В салоне было тихо и уютно. Стюардессы ещё не начали разносить прохладительные напитки, а пассажиры отдыхали от предпосадочной суеты. Откуда-то с задних кресел, изредка, доносился тихий шелест разговора о пребывании в Будапеште, и о прощании с близкими и родными.
Опустив спинку кресла и расположившись в нём поудобнее, я закрыл глаза, чтобы часик-полтора вздремнуть. Не знаю, как кто, а я люблю подремать под ровный гул моторов, тем более что в воздухе мы пробудем часов пять.
Говорят, что писателя или журналиста хлебом не корми, чтобы он не начал выпытывать разные подробности жизни у сидящего рядом человека, но у меня почему-то не так. Как только я усаживаюсь в кресло самолёта, так меня сразу же начинает клонить в сон. Наверное, организм мой так устроен, не иначе. А то бы с чего такая сонливость?
Проснулся я от женского, мелодичного голоса, предлагавшего лёгкий завтрак и напитки. Открыв глаза, я увидел: тележка стоит почти рядом с моим креслом, и миловидная блондинка-стюардесса держит в руках разнос. Где только они таких красавиц находят? – непроизвольно подумал я, устанавливая столик в «рабочее положение» и принимаясь за еду.
Я ещё не закончил есть, как радио, голосом, наверное, командира корабля или второго пилота, рубленными фразами заговорило: «Уважаемые пассажиры. Мы входим в густую облачность. Возможна небольшая тряска. Просим не волноваться. Командир корабля приносит свои извинения».
Не успел я осознать последние слова предупреждения, как в салоне слегка потемнело, а затем включилось освещение. Стало, как-то по-домашнему уютно, но ненадолго. Лампочки, через минуту или две, заморгали, а затем и вовсе погасли. В салоне стало почему-то очень темно. Мне даже показалось, что темнота приобрела какое-то осязаемое свойство, что ли. Вроде бы самолёт, вернее, мы вместе с самолётом попали в какую-то непривычную для тела окружающую среду. Затем, наш самолёт внушительно тряхнуло. Из темноты салона послышались несколько разноголосых испуганных вскриков, типа – «Ой! Ой, что это? Ой, мы не падаем?». И вновь наступила тишина…, какая-то неестественная тишина, решил я.
В темноте салона не слышалось испуганного дыхания пассажиров, не раздавался равномерный гул работающих двигателей, и командир почему-то не говорил ни слова, словно я оказался один-одинёшенек в пустом самолёте, и в кромешной темноте…. Я даже руку поднёс к лицу, чтобы увидеть её, но, увы! Какая-то мрачная, тяжёлая, я бы даже сказал, густая, как растопленная смола, темнота окружала меня…