Покончив с раной, бинтую грудь пациента. Беру с подноса
толстую иглу для переливания с гуттаперчевой трубкой. Втыкаю ее
между ребер над диафрагмой. Из трубки капает кровь – скопилась в
плевральной полости. Подставляю банку.
–
Когда кровь выйдет, иглу убрать, – говорю сестре. – Не то, начнет
сосать воздух и будет новый пневмоторакс.
Леокадия кивает. Я зову санитаров. Они входят в операционную,
снимают раненого со стола и укладывают на носилки. Уносят. Выхожу в
предоперационную. Окровавленной рукой стаскиваю с лица повязку –
почему-то трудно дышать. Леокадия прибегает с тазом руках.
Водопровода здесь нет. Мою руки, вытираю их о поданное полотенце и
стаскиваю фартук. Леокадия помогает снять окровавленный халат – у
него завязки на спине. Я, в свою очередь, помогаю снять
ей.
–
Это… – она хочет что-то сказать. – Это было… Никогда такого не
видела!
– Я
– тоже.
–
Но вы!..
–
Действовал по наитию.
Не
рассказывать же про немецкого врача… Меня потряхивает – отходняк.
Раненый мог умереть на операционном столе – плохое начало для
молодого хирурга. Все эти дни я тренировался – вязал узлы на
выпрошенной веревочке. Нарабатывал моторику пальцев – хирургу это
необходимо. Сделал себе четки из желудей, перебирал их в свободные
минуты. Довнар-Подляскому пока далеко до майора медицинской службы
Иванова. Но у меня получилось, и я счастлив. Осознать, что ты спас
человека… К этому невозможно привыкнуть.
– У
нас есть спирт? – спрашиваю Леокадию.
–
Хотите сказать: водка? – улыбается она.
– Я
бы выпил.
Она
выходит и скоро возвращается. Санитар следом несет поднос. На нем
чарка с прозрачной жидкостью, тарелка с соленым огурцом и кусочек
хлеба. Солений у нас много – в погребе бочки стоят. Беру чарку и
опрокидываю в рот. По горлу прокатывается огненная волна. Заедаю
огурцом с хлебом.
–
Пойду, проведаю раненого, – говорю сестре. – Как он там?
–
Жить будет, – машет рукой Леокадия. – Поверьте моему опыту. Не
первый год ассистирую.
–
Но я все же посмотрю.
–
Как хотите, – кивает она. Халат только наденьте… Доктор.
В
первый раз слышу это от нее. Растем! Санитарка помогает мне
облачиться в свежий халат. Иду в палату. Под нее в поместье
выделили бальный зал. Он заставлен койками, большинство пустует.
Пахнет потом, гноем и человеческим дерьмом. В реальности война не
такая, какой ее показывают в кино. Это кровь и грязь, боль и крики
умирающих. Возле одной из коек хлопочут сестры милосердия. Обтирают
раненого влажными тряпками, меняют ему белье и постель. Раненый
стонет. Сестры действуют привычно, не обращая на это внимания. Где
мой пациент? Нахожу его на койке у стены. Раненый укрыт одеялом.
Из-под него выбегает гуттаперчивая трубка, заканчиваясь в банке под
кроватью. Там слегка пузырится темная жидкость – кровь выходит
вместе с воздухом. Щупаю пульс. Нормальный – для его состояния,
конечно. Дыхание частое, но ритмичное. Щупаю лоб: температура есть,
но небольшая, сбивать не нужно. Приподымаю одеяло и кладу руку
поверх повязки. Тепло пошло. В помещении полумрак и хорошо видно
оранжево-зеленоватое свечение по краям ладони и между пальцами. Не
знаю, откуда это у меня. Возможно, последствие переноса, возможно,
дар в новую жизнь. Кто позаботился: Христос и Аллах? За меня
молились, по крайней мере, обещали. А, может, бог не при делах, и
это неизвестное науке явление? Если сознание переносит в другой
мир, как об этом узнать? Рассказать некому. Для меня важно, что
свечение целебно. Оно помогло мне преодолеть последствия перитонита
в стране, где нет антибиотиков и других лекарств из моего мира, и
такой диагноз означает летальный исход. Не знаю, зачем Карлович
оперировал меня, возможно, тренировался. Он не любит об этом
вспоминать: смущается и уходит от разговора. Я исцелил себя сам как
в известном выражении