Варенька предложила Маришке чай. На улице было зябко. И хотя уже
начали топить довольно давно, в воздухе была какая-то сырость.
Маришка взяла предложенный домработницей чай. Чай приятно пах. А
вот домработница была новая.
Это была пожилая женщина, с хорошо ухоженной прической и
одеждой, полученной по системе заказов.
Маришка обратила внимание и на маникюр. Варенька заметила взгляд
и сказала:
«Наденьку я отпустила в отпуск. А это тетя ее. Раиса
Николаевна».
Маришка вежливо поздоровалась с Раисой Николаевной. Отметив про
себя совпадение имени из сна и реальности.
Взяла вкусные печеньки и чай. Сделала глоток. Чай был терпкий с
чуть заметным привкусом бергамота. Кроме бергамота там был еще
какой-то иной, незнакомый привкус.
Маришка обменялась парой фраз с Варенькой. И в голове у Маришки
замутилось. Перед глазами поплыло, и она погрузилась в
беспамятство.
Последнее, что она видела обеспокоенное лицо Вареньки. И ее
тревожное:
«Маришка, что с тобой!».
Меченый с утра ничего не ел. У него уже болела голова. Он
заставил, влил в себя рюмку дурно пахнущей жидкости из бутылки с
надписью на нерусском языке.
Не крякнул даже, а сипло всхлипнул.
Заел вчерашним лимоном.
Раиска спала раскинув дряблые ноги. Он брезгливо посмотрел на
себя в зеркало.
Оплывшие щеки и мешки под глазами. Надо было бодриться. Он залез
в холодный душ и долго мыл свое тело мочалкой. Согнул руку. В ней
была еще крестьянская, от земли сила. Направил душ в лицо. Минуты
три массировал его холодными струями. Взбодрился.
Вылез из ванной. Посмотрел на себя в зеркало. Лицо посвежело и
начало наливаться приятным розовым цветом.
Побрил себя станками буржуйской фирмы, совместное предприятие с
которой должно было заработать в марте. Вспомнил об этом и
расстроился. Кинул станочек бритвы в стоявшую рядом мусорку.
Достал немецкую опасную бритву. Бритва была подарена ему
немецким офицером, располагавшимся у них в доме, и Меченый потер
свастику. Поцеловал ее. Такой бритвой можно было бриться.
Сегодня с утра ничего уже не осталось в нем от того парнишки с
удовольствием чувствовавшим на своем лице теплый весенний ветер
Ставрополья. Не осталось в нем ничего, от щемящей тоски каждого
русского человека, глядящего вдаль на стаи журавлей.
Он вытравил из себя это по капле. Он снял с себя, как змея
поменявшая кожу, заветы предков и его пот, который помогал взойти
пшенице, сейчас бы пролился на землю скорпионами.