Так что, если что делать для
того, чтобы как-то разрулить ситуацию, я себе хотя бы примерно
представлял, то вот как убедить Императора Всероссийского, увы,
пока нет.
А внизу проплывал февраль 1917
года. Заснеженные поля чередовались с черными массивами лесов.
Иногда в это чередование разбавляли русла покрытых льдом рек или
проплешины деревень. Попадались и города. Хотя, по меркам двадцать
первого века такие населенные пункты тянули скорее на гордое
наименование "поселок городского типа". Застроенные, в основном,
малоэтажными домами и тем, что в советские времена именовалось
"частным сектором" - множеством небольших, как правило, деревянных
строений. Только вот церквей было значительно больше. И жили там
внизу подданные Его Императорского Величества, к которому я лечу
сейчас и подавляющее большинство из них вообще не была в курсе
дела, что в стране революционная ситуация и жить дальше так нельзя.
Жили себе, занимались повседневными делами, уходили на отхожие
промыслы, готовились к началу крестьянского сезона. Всяк был занят
своими делами и лишь мальчишки иногда бежали вслед нашему
аэроплану, что-то видимо крича нам вслед…
Впрочем, я без особого интереса
обозревал пейзажи внизу. Через несколько часов наш аэроплан, даст
Бог, совершит мягкую посадку на военном аэродроме города Могилева,
откуда мне будет одна дорога – в Ставку Верховного
Главнокомандующего.
Не могу сказать, что я не ожидал
трудностей по прибытию. Разумеется, заговорщиков во главе с
генералом Алексеевым не может не насторожить мое внезапное явление.
Причем, внезапное в буквальном смысле, поскольку о предстоящем
прибытии «Ильи Муромца» из Гатчины, да еще и с братом Царя на
борту, никто аэродромные службы и, соответственно, Ставку не
уведомлял. Благо в этом времени еще не такое насыщенное воздушное
движение и риск столкновения с другим летательным аппаратом в
воздухе минимален, ПВО или барражирующих над Могилевом истребителей
прикрытия, имеющих приказ сбивать всякого, кто не передаст сигнал
«свой-чужой», здесь так же особо не ожидалось. Правда, был
некоторый риск, что если мы будем садиться затемно или видимость,
испортится, то могут быть «неожиданности» непосредственно на летном
поле. Но Горшков меня постарался успокоить, кажется его эта
проблема волновала меньше всего. И я его понимал.