Сбитый с ног Пашка покатился по
утоптанной земле брошенного дворика. Павлуха навалился сверху,
работая кулаками:
- Вот тебе! Окруженец! Питер!
Носочки! Я и поверил! Убью!
Он психовал, а потому бил суетливо,
неумело, но несколько раз Пашке прилетело весьма чувствительно.
Скула горела, под рёбрами саднило, а удары продолжали сыпаться.
И вдруг сверху обрушился водопад.
Это была женщина - та самая, в
ситцевом платье. Отшвырнула в сторону пустое жестяное ведро - то,
что оставил Пашка дальше по дороге. Посмотрела так, что тот,
предыдущий взгляд показался добрым и ласковым.
- Родину защищайте, а не собачьтесь,
как два кобеля...
Голос у неё был сиплый, простуженный.
Скорее всего, беженцы ночевали в лесу, в лучшем случае у костра, а
в платок небось сына на ночь закутала...
Ответа ждать не стала - повернулась и
ушла. Два Павла остались сидеть на земле, мокрые по пояс и
чувствующие себя оплёванными.
- Уходи, - первым нарушил молчание
длинный. Поморщившись, встал, поднял свою винтовку. Отойдя к дому,
подобрал амуницию, брошенную, когда пошли копать могилу. - Пока ты
не появился, всё было хорошо.
- Ты называешь это "хорошо"? - не
выдержал Пашка. С трудом поднялся - всё тело болело. Скула, скорее
всего, скоро распухнет. - Тёзка, мы отступаем, и не потому, что я
тут появился. - Он чувствовал, что его начинает нести, но
сдерживаться сил не было. - Потому что фашисты нагнули пол-Европы.
Потому что у них хорошая техника и организация. Потому что мы не
ждали, что они нападут. Потому что... - в памяти сам собой всплыл
читанный где-то факт, - ...потому что мы разукомплектовали Линию
Сталина, чтобы построить новую, на западе. И так ничего и не
построили, а на старой границе укрепления оголены. Они возьмут
Минск, тёзка, и до Москвы дойдут, и до Питера, но дальше - ни-ни. И
погоним мы их от Сталинграда и до самого Берлина...
Павлуха так и застыл, глядя на Пашку.
Впрочем, мелькнувший на мгновение интерес тут же сменился
безразличием.
- Ну-ну... пророк, - бросил он, идя к
калитке. - Сиди здесь, раз все равно всё будет в порядке... А я
пошёл воевать. За эту вот бабу с пацаном, за нашего сержанта, за
старшину убитого. И за мою семью. Чтобы эти гады не взяли Минск
несмотря на всё то, что ты тут так уверенно наболтал...
Пнув и без того распахнутую калитку,
он вышел на дорогу и зашагал в ту же сторону, что и
беженцы.