Красивой, какой же красивой она была! А ещё до умопомрачения желанной, до стёсанных от злости зубов идиоткой. Абсолютно невыносимой, несносной, упрямой, как сотня добротных ослов. И любимой, вопреки всем и вся, в первую очередь себе самому, – любимой.
Глеб отцепил руки от руля, потянул горловину футболки, словно пытался избавиться от удушья, распахнул дверь, выпрыгнул прямо под ливень, в надежде немного прийти в себя. Не придушить эту ненормальную и себя заодно, чтобы неповадно было, чтобы помнил, каким женщинам не место в его жизни. Именно таким, как та, что смотрела на него из салона внедорожника, пока он стоял под струями ливня, в свете фар.
Голова кружилась от адреналиновой встряски, нервному напряжению требовался выход, хотелось орать на всю непроглядную ночь, на весь мир! Перекричать ливень хотелось!
Глеб обошёл машину, рванул пассажирскую дверь на себя, уставился на явившуюся в его жизнь проблему. Проблема глубоко дышала, смотрела широко распахнутыми глазами, нервно облизывала губы. Ткань белой блузки промокла, прямо сейчас больше показывала, чем скрывала. Грудь, во всей своей красе, проступала сквозь ткань, призывно вздымалась. Лёгкая юбчонка скаталась, демонстрируя стройные загорелые ноги.
Хотелось наорать, обматерить с ног до головы, но всё, что сделал: потянул за руку из машины, пресекая слабенькие попытки сопротивления.
– Испугалась? – спросил Глеб, тяжело дыша во всклоченную, промокшую макушку, пахнущую летом, ливнем, инжиром.
– Нет, – услышал он ответ, невольно улыбнулся, одновременно злясь на это «нет».
Струи воды падали с неба, одежда промокала насквозь, Глеб прижимал к себе ту, которую хотел несколькими минутами раньше придушить. Водил ладонями по женским изгибам, скользил под промокшую, прилипшую к ногам юбку и сходил с ума.
Она здесь, рядом, живая, тёплая, несмотря на прохладный ливень. Обнимает его в ответ, тянется-тянется, встаёт на цыпочки, трётся грудью, тяжело дышит, делит с ним одно желание на двоих.
От явственного, жадного ответа Глеб окончательно потерял самообладание, если оно и оставалось в его крови. Руки подрагивали, но не от того, что держат на весу женский вес, а от неистового, умопомрачительного желания, с которым он не мог, а сейчас уже не хотел бороться.
Поверх недоумения, злости, напускного, лишнего, как шёлуха, всплывало единственное и истинное желание – обладать этой ненормальной. Здесь, сейчас, безотлагательно, позабыв о собственном конском терпении.