— Да, — кивнул Яков. — И почитаю
отчет по вскрытию. Но посмотрю сам. Только сначала с Эжени нужно
будет на контакт выйти.
— Да, — согласился его друг. — Но он
неплохой человек, думаю, понимает, что помощь им не помешает. Как
бы еще подольше журналистов подальше держать? Но боюсь, у участка
уже очередь из писак, а к полудню все первые полосы будут пестреть
шокирующими заголовками, а статьи - поносить полицию. Будто в
городе и так не хватает погромов и восстаний политического толка!
Ворошат осиное гнездо, а потом удивляются, что в столице
неспокойно!
Штольман был согласен с товарищем,
но помочь тут было ничем нельзя. Пресса — символ свободы — могла
так раскачать народные массы, что сама пугалась и пыталась как-то
погасить вспыхнувшее пламя, но было уже поздно. Сейчас ужасающая
ситуация складывалась в еврейских общинах Парижа, которые
подвергались сейчас чуть ли не этнической чистке вследствие череды
обличающих статей в газетах и сообществах «Чистой крови», которые
еженедельно проводили собрания. Сделать хоть что-то сколь-либо
действенное и систематическое не удавалось.
Пока мужчины углубились в обсуждение
политики и дальнейших планов, Аня отвлеклась на странное ощущение,
что они здесь не одни. Ледяного укола, который сковывал её всякий
раз, когда появлялись духи, она не чувствовала, но в комнате
заметно похолодало. Окна были распахнуты из-за жары, но майский
день перестал дарить тепло. Аня поднялась с дивана и принялась
ходить по комнате, пытаясь определить, откуда тянет холодом. Яков и
Поль не обратили на неё внимания, увлеченные разговором о том,
сколько дополнительных сотрудников следует прислать в местное
отделение. Анне казалось, как и в прошлый раз, что ей не следует
смотреть на того, кто к ней пришёл. Ей снова стало страшно, но она
не могла позволить кому бы то ни было хозяйничать в её доме и
тревожить его обитателей. Она вышла в прихожую и увидела, что
висящее там огромное зеркало заиндевело. За тонким слоем наледи
виднелся размытый женский силуэт. Аня вздохнула с облегчением.
Незнакомка не пришла к ней в том виде, в котором она была
найдена.
Но отчего тогда ей так жутко? Почему
ей кажется, что за тонким слоем серебра сущее зло? Что вместо
приятного женского образа (а Анна чувствовала, что призрак был
красив) там скрывается костлявая фигура смерти? Да что же это?