— Она не только с нами играла, — продолжила Ада, подтверждая
слова Анны. — Многие тогда поддались её чарам. Отец на миг стал
одержимым и не слушал никого из нас. Мы потеряли всё, совершенно
всё. А когда пелена спала, было уже поздно. Не было ни дома, ни
сбережений, ни какой-либо возможности встать на ноги.
— Что обещала та женщина? — спросила Аня, когда Ада
замолчала.
— Вернуть маму, — печально улыбнулась девушка.
Анна не стала говорить о том, что это невозможно, что глупо
верить в подобное, что взрослому мужчине с пятью детьми стоило быть
разумней. Она кое-что понимала в той одержимости, которая обуяла
отца покойного кюре. Она шесть лет назад отдала бы дом, землю,
деньги и вообще что угодно, если бы ей сказали, что этим она вернет
Штольмана. Одержимость потому так и называется, что держит человека
в своих тисках до тех пор, пока этот человек не рассыплется на
миллион осколков, либо пока тиски не ослабнут. Поэтому она просто
промолчала.
— Никого не осталось, — пояснила Ада. — Только Аксель. Вы не
представляете себе, на какое дно опускается мужчина, который
перестает быть просто человеком, а становится должником. У него нет
ничего, даже самого себя. Никогда больше, до самого последнего
своего дня на этой земле, он не принадлежит сам себе. Он сумма,
ходячий счет, который с каждым днем должен уменьшаться. Парадокс в
том, что находясь в приюте для должников, у человека нет никакой
возможности свой долг вернуть. Он и его дети никогда не выберутся
на волю. Это тюрьма. Но тюрьма не для преступников, хотя там разные
люди нам встречались. Это казематы для дураков, которые не сумели
вести взрослую жизнь и оказались без гроша в кармане.
— Что с вами произошло? — отчаянно жалея несчастную девушку,
стоящую перед ней, спросила Аня. Господи! Попасть в долговой приют
самому и обречь на это своих детей! Ужасно!
— Мы продержались там год, — печально улыбнулась девушка. — А
потом в одну неделю умерли от эпидемии тифа. Все разом. Это
несколько иронично, вы не думаете? Избежать смерти от холеры, а
потом сгинуть от тифа.
— А Аксель? — Аня пыталась взять себя в руки. Заканчивался
девятнадцатый век, а люди все еще живут в ужасающих условиях,
буквально выживая на улицах. О каком гуманизме и просвещении, о
коих пафосно вещали с трибун в её гимназии когда-то, может идти
речь, если человек за долги помещался по сути за решетку и никогда
больше не видел белого света? И не только сам расплачивался за
собственную глупость, но и его дети вынуждены были платить за его
грехи!