— Кормилица я, некоторым деткам коровье молоко нельзя. Вот меня
и наняли, чтобы самых слабеньких выкармливать.
Окна вымыты до блеска, полы сверкают, на столике возле двери
стопка чистых пеленок и выставленные в ряд бутылочки. Я хлопаю
глазами, не понимая – то ли мне в прошлый раз привиделось, то ли
мой скандал имел последствия. Наверное, всё же – второй
случай.
— А почему они все спят? – шепотом спрашиваю я няньку, а она
вдруг бледнеет и оглядывается на кормилицу.
— А чего бы им не спать? – бойко отвечает грудастая тетка. – Они
поели недавно, чистые, выкупанные. Разве льера не знает, что
здоровый младенец много спит?
Я в самом деле не разбираюсь в детях такого возраста, ибо
никогда с ними дела не имела, поэтому удовлетворенно киваю головой.
А вот Ян почему-то недовольно хмурится и качает головой.
На цыпочках, чтобы половица ни одна не скрипнула, я выхожу из
комнаты и удовлетворенно улыбаюсь.
— В прошлый раз было значительно хуже, — сообщаю я Яну. – Как же
теперь всё хорошо!
— Да, хорошо, — рассеянно отзывается он, а потом вдруг заявляет.
– Вот видите, Софья Александровна. Любая ложь рано или поздно будет
разоблачена!
— Ложь? – задыхаюсь я. – Вы назвали меня лгуньей?
— Именно. Наговорили гадостей про хороших людей, навели
смуту.
— Да я… Да если б не я, ничего бы не поменялось!
— Не нужно пафоса. Я уже сказал: ваше дело – вязать носки. А в
приюте вам не рады.
— А Моховые?
— Что Моховые?
— Ну, Жанна и Евгения, им можно приходить?
— До тех пор, пока они не суют свой нос в чужие дела – пусть
ходят. Но если вздумают скандалить…
Я едва сдерживала слезы. Не понимаю, за что он меня так не
любит! Я ведь только хотела помочь! А он выставил меня истеричкой и
лгуньей!
Наверное, если бы это был какой-то другой человек, не было бы
так больно, но слышать несправедливые упреки от Яна вдвойне обидно.
Почему всё так складывается? Я так хочу ему нравиться, я ведь точно
знаю, что мы можем быть счастливы вместе!
Он везет меня домой, а я, уже не скрывая своих эмоций, вспоминаю
прошлогодний бал-маскарад. Я тогда была в костюме восточной
танцовщицы, алом, звенящем золотыми монистами. Полумаска, закрытое
вуалью лицо, руки с нанесенными хной узорами. Там, в суете и
толкотне, я совсем забыла, что некрасива, что слишком высока для
женщины, что неуклюжа – нет, я была грациозна, словно языки
пламени, и горяча, как сам огонь.