Первым был мрачный, плохо освещённый зал и склонившийся надо
мной человек в старомодном котелке, полумаске и массивных очках с
зелёными линзами. Следующим отпечаталось в памяти и вовсе странное
место. Мне показалось, будто я оказался внутри монструозного по
своим размерам часового механизма. По крайней мере, это было
единственным, о чём я подумал, когда сквозь полуприкрытые веки
рассмотрел раскачивающийся надо мной гигантский маятник. А лязганью
окружающих меня многотонных шестерёнок вторило чьё-то унылое
завывание на мелодичном, но незнакомом языке. И снова забвенье.
Потом периоды возвращения в сознание были настолько короткими, что
превратились в какую-то смазанную мешанину из лиц незнакомых мне
людей.
Единственное, что чётко и в мельчайших деталях отпечаталось в
моей сбоящей памяти, так это иссиня-чёрное небо, на котором ярко
выделялась целая вереница из пяти разнокалиберных по размерам
небесных тел. И тела эти сильно напоминали столь привычную мне
Луну. Разве что они были крупнее, да гораздо ярче своей земной
сестры. Настолько ярче, что свет от них обжигал глаза даже через
полуприкрытые веки.
А следом пришёл закадычный спутник тьмы - холод. Но пришёл он не
один, а в компании с нестерпимым жаром.
Мне казалось, что меня насквозь проморозили в каком-то мощном
рефрижераторе, а следом бросили в горячую воду, не забыв щедро
плеснуть кипятка и внутрь. Боль начала нарастать в груди и с каждым
размеренным ударом сердца распространялась по всему организму. Тьма
расцвела целым фейерверком жёлтых и красных вспышек.
В этот момент я застонал и попытался свернуться в позе эмбриона,
инстинктивно желая спрятаться от невыносимой пытки. Получалось
откровенно паршиво. Руки, ровно как и ноги, практически не
реагировали на команды, посылаемые ошалевшим от боли мозгом. Но в
конце концов мне удалось подтянуть колени к груди, обнять их руками
и напрячься в ожидании очередного толчка сердечной мышцы, который
принесёт новую волну боли.
Я не знал, сколько это уже длится: день, месяц, год. А быть
может, уже минуло несколько столетий... Само понятие времени для
меня исчезло, и мир сузился до границ собственного тела и
разливающейся по нему агонии, которая расширяла свои границы с
каждым неспешным ударом сердца.
Когда боль дошла до кончиков пальцев, я уже находился на грани
безумия. И не понятно что было хуже: сами приступы дикой боли, или
их ожидание. Мне казалось, что между ударами моего сердца успевали
возникнуть, расцвести и рассыпаться на сотни осколков целые
империи. Я рычал, хрипел, стонал и с ужасом ожидал очередное
сокращение этой проклятой мышцы, но его не последовало. Точнее
сердце-то как раз заработало в нормальном, уже позабытом мной
темпе, а вот новый приступ не накатил. Я прислушался к своим
ощущениям, откинулся на спину и грязно, но облегчённо выматерился.
Боль отступала.