Веселая история!
Размышляя о неизбывном идиотизме изобретателей листовок, Тимофей медленно поднимался к себе на четвертый этаж. Постоял, отдыхая, между вторым и третьим и двинулся дальше. Поворачивая на площадке третьего, глянул вверх. Окно. Темный силуэт. Женский. Сигарета. Дымок. Женщина сидит на подоконнике. Рядом – чемодан. Спрыгнула с подоконника. Картина смутно знакомая, похожая на нечто уже бывшее. Театр, проходная? Мальвина? Двинулся вверх. Мальвина.
– Привет, – сказала она, придавив сигарету о стекло.
– Здравствуй, – сказал Тимофей.
– Пустишь пожить?
– Чего ради?
– А мне жить негде, – сказала она так непосредственно и просто, будто весь мир, и этот самый Тимофей, и все, все, все обязаны заниматься ее благоустройством.
– Буржуй выгнал?
– Я сама ушла. А ты – самый лучший.
Тимофей усмехнулся:
– Раньше не знала?
– Дура была. Не понимала.
– А теперь поздновато. Видишь, я какой. И не мужик.
– Ничего. Я тебя научу. Я тебя вылечу. Если захочешь, конечно.
Тимофей вспомнил кота: «Она тебя обманет». Потом – его же: «Прощать». Пожал плечами и представил, что живет не один, а с ним рядом женщина, плохая или хорошая, неважно, главное, что рядом. И если опять хватит какой-нибудь кондрашка, то будет она его обихаживать. Будет ли? Мальвина. Лиса Алиса. Кто знает?
– Ну, черт с тобой, – сказал он. – Поживи.
И они стали подниматься к его квартире.
– А у меня теперь машина есть. А как твоя? – спросила она.
– Развалилась.
– Я буду тебя возить. В театр. В больницу, если нужно. За город, будем гулять на свежем воздухе, на конях кататься, – торопливо говорила она. – Буду на рынок ездить. Свежие овощи, полезно. Авокадо. Ты любишь авокадо? Рыба. Хочешь, я сейчас поеду, привезу, что скажешь. Красное вино. Тебе можно?
Он вставил ключ в замочную скважину.
– А еще, – добавила она, – заведем кота, как раньше.
– Вот этого не надо, – сказал Тимофей. – Ни за что. Про кота забудь. Тебя коты не касаются.
Из окна мастерской, она же моя теперешняя квартира, видно белое, под ровным серым небом, бесконечное полотно замерзшего Финского залива. На белом – мелкие черные запятые, лыжники и рыбаки, потерявшиеся в чуждом пустом пространстве. Брожу по комнате, пытаясь заново воскресить, извлечь из закоулков памяти осколки того, что растворено в мутном киселе ускользнувшего времени. Холодно. Большие окна плохо обороняют от давления западного ветра. На мне валенки и толстый свитер.